Корректировка 2 (СИ) - Ледов Вадим

Кто-то бы сказал про аграрную тему, но мне почему-то так не показалось.

* * *

За рулем черной «волги» сегодня был сам Шато.

Завидев Тинатин, он выскочил из машины, как черт из табакерки, церемонно раскланялся и поцеловал ручку.

Я представил ему девушку, и он сходу задвинул цветастый комплимент её красоте и молодости.

Шота было поручено, показать мне Джвари.

— «Джвари» по-грузински означает «крест», — объяснял он нам по дороге. — Грузия приняла христианство в четвертом веке. Вскоре после этого на горе установили крест. В шестом веке вокруг креста стали строить монастырь. В начале десятого века пришли арабы, и разгромили монастырь. С тех пор, его так и не восстановили.

Сам Шота в горы с нами не пошел, сказав, что видел развалины много раз и подождет нас в ресторане у основания горы.

На экскурсию мы отправились в сопровождении проводника, бронзово-смуглого поджарого парня с копной черных, как смоль волос, с узким, интеллигентным лицом. Был он студентом исторического факультета и во время каникул подрабатывал экскурсиями. Держался он свободно, на грани развязности, с откровенным восхищением смотрел на Тинатин. Несмотря на вызывающую смуглость, проводник прекрасно говорил по-русски. Но, сразу было видно, что гид он не профессиональный — слишком нерасчетливо тратил себя на восхваление окружающих красот и достопримечательностей. При таком энтузиазме настоящий гид давно бы выдохся и онемел, а этот тарахтел без умолку, то и дело взбегал на какие-то кручи летучим шагом, что-то выглядывал с высоты и длинными скачками устремлялся вниз. Он упоенно любил эту знойную каменистую землю и хотел, чтоб мы прониклись его любовью.

Несмотря на вечерний час, солнце палило нещадно, от тропы веяло сухим жаром. Бледной синевы небо подернулось белой рябью, будто в нем что-то закипало от перегрева.

Пока мы с Тиной карабкались по тропке к монастырю Джвари, Каха, так звали проводника, успел взбежать на вершину и вернуться к нам. Он был очень возбужден, декламировал стихи и беспрерывно что-то рассказывал. Вскоре я перестал его слушать.

Наконец, мы достигли вершины и взору открылись великолепная картина: голубая лента Арагвы и желтая Куры, Военно-Грузинская дорога, уходящая в горы, плоские крыши Мцхеты, сверкающий белизной собор Светицховели.

Мы стояли на крохотном балконе над утесом.

— Помните «Мцыри» Лермонтова? — сказал Каха.

Там, где, сливаяся, шумят,

Обнявшись, будто две сестры,

Струи Арагвы и Куры,

Был монастырь…

Потом мы вошли в прохладное, источающее легкий запах тлена нутро монастыря и осмотрели узкие высокие кельи с просквоженными солнцем щелями окон похожих на бойницы.

Каха долго демонстрировал нам следы разрушений, мы бродили по руинам, а он исполнял обязанности гида.

— Посмотрите, какие интересные скульптуры. — говорил он. — Особенно на портале южной стороны. Барельеф изображает двух летящих ангелов с крестом. В монументальной архитектуре вы нигде больше не встретите такой скульптуры в раннехристианских сооружениях.

* * *

Официант поставил на тарелку три стопки и налил в них из пузатой бутылки чачу. Шато, втянув воздух длинным носом, сказал:

— Вах, какая водка! Шик-блеск — градусов пятьдесят!

— Шестьдесят, — поправил директор ресторанчика толстяк Гиви. — Чтобы у вас все было хорошо! Чтобы вашему сердцу радостнее было! Будьте здоровы!

Мы с Шато выпили, Тинатин коснулась губами и сморщила носик. Закусили сыром, зеленью и хлебом.

— Ну, дорогие друзья, чем вас порадовать? — спросил Гиви. — Что скажете о жареном ягненке? Сам на базаре покупал, для лучших гостей! Отдал шесть рублей за кило, клянусь детьми!

— Отлично! — сказал Шато. — Годится! Тогда садимся.

Расторопный официант, которого все звали просто Адамчик, обслуживал нас, как старых знакомых. Сначала он притащил букет алых роз и со словами:

— Прекрасной даме, от таинственного незнакомца! — вручил их Тинатин.

По самодовольному виду Шато, я понял, что раскрыл инкогнито «таинственного незнакомца». Тем более, что до этого он, отведя меня в сторонку, поинтересовался нашими с Тиной отношениями. Я сказал, что отношения исключительно рабочие и он походу, воспарил духом. Ну-ну.

Девушка приняла букет без особого восторга (как я понял, сентиментальностью она не отличалась), вдохнув аромат, для вежливости, тут же отдала обратно, попросив поставить в вазу.

Пока ягненок жарился, Адамчик застелил новую скатерть, в центре стола поставил вазу с розами, а вокруг — блюда с зеленью, сулугуни, салатом из помидоров и огурцов, алычой, абрикосами, черешней и клубникой. Затем он подал паровую форель на большом блюде, извинился и ловко орудуя вилкой и ножом, отделил мякоть от костей и разложил по нашим тарелкам.

— Теперь можете не опасаться косточек, кушайте на здоровье.

— Виртуоз! — оценил его труд Шато, поднимая бокал.

— Спасибо! — чокнувшись и едва хлебнув вина, мы с Тиной набросились на форель, как дикие хищники — в горах нагуляли нешуточный аппетит.

Форель была исключительно нежной, а «Цинандали» ледяным.

— В жизни подобной вкуснотищи не ела! — выдохнула Тинатин, откинувшись на спинку стула, щипая поочередно черешню с клубникой и поглаживая свободной рукой слегка округлившийся животик.

— Дружба со мной, очаровательная мадемуазель Тиночка, имеет кроме всего прочего и кулинарные преимущества! — похвалился Шато.

— Где же вы, месье Шато, скрывались от меня до сей поры?

— Вел разведку по ресторанам и закусочным в поисках достойных блюд для вас мадемуазель. Имейте в виду, нас ещё ждет ягнёнок!

— Вах, как много я потеряла.

— Но, теперь-то мы знакомы и всё у нас впереди!

* * *

— А теперь скажи мне, Гриша, кто эта девушка? — шептал мне изрядно окосевший Шато.

— А что?

— Ничего. Просто так спросил. Красивая девушка. Очень красивая! Мечта поэта!

— Красивая, — согласился я.

Ухватив меня за воротник и притянув к самому лицу, Тинатин спросила с подозрением:

— О чем это вы там шепчетесь?

— Ни о чем, — ответил я ей на ушко. — Шато в тебя влюбился. Видишь страдает? Нальем-ка вина и выпьем за любовь.

— Да пошел он… козел, — отмахнулась безжалостное создание.

Шато курил сигарету за сигаретой и видимо страдал. Мне стало его жаль.

За одним из столов мужчины затянули песню. Её подхватили сидящие за другими столами. Шато не утерпел и вклинился в многоголосье, сразу обратив на себя внимание. Появившийся, Гиви подал бас, а Адамчик — второй голос.

Я восторженно слушал.

Тина презрительно улыбалась.

Последние звуки застольной повисли в воздухе, и зазвенели бокалы.

Кто-то крикнул:

— За здоровье уважаемого Гиви и его гостей!

Мужчины с шумом подхватили тост, и Гиви долго кланялся направо и налево.

От одного из столиков поднялся мордастый усатый мужчина подозвал Адамчика и что-то сказал ему. Официант включил магнитофон, раздалась зажигательная музыка и мордастый неожиданно пустился в пляс.

Музыка подхватила мужчин со всех столиков, и они образовали круг. Мордастый усач танцевал с пожилым золотозубым мужчиной, остальные хлопали в такт.

Шота увлёк нас к танцующим. Нам не пришлось протискиваться. Мужчины вежливо расступились перед девушкой и расширили круг.

Я шёл чуть позади Тины, оберегая ее от излишнего внимания. Она привлекала взгляды мужчин, вызывая прямо-таки физическое косоглазие.

Усач вызвал Тину на танец. Сперва она отказалась. Но мордастый не унимался, и она таки вошла в круг.

Как она танцевала! Грациозно, извиваясь всем телом и вытянутыми над головой руками, слегка смещаясь по невидимой окружности: ноги делали шажок вправо, вперед, влево, назад. Ее изящная гибкая фигурка, находящаяся в непрерывном движении, напоминала тонкую струйку дыма на ветру.

Усач отплясывал, вокруг неё, что-то типа Лезгинки, смешно скалясь, тараща глаза и восклицая: «Вах, вах!»