В лучах эксцентрики - Иван Дмитриевич Фролов

редкость неразумном, скорее, придурковатом поведении Горбункова то и дело проступают черты м повадки недоумка Балбеса. Но думается, что виной тому не только авторский просчет, но и, как это ни странно, завоеванный Никулиным — Балбесом сногсшибательный успех у публики. Дело в том, что известность образов-масок не простая известность. Она держит актера в плену, заставляя его хранить верность образу, принесшему ему славу, и в случае измены мстит актеру непризнанием в новом обличье.

При неоднократном выступлении актера в одной и той же роли формируется стереотип зрительского восприятия, в котором исполнитель чем дальше, тем крепче связывается со своей маской. Поэтому, если у актера нет кардинального, стопроцентного как внутреннего, так и внешнего перевоплощения в новый образ, зрителям становится трудно воспринимать его в незнакомом амплуа — нелегко переключиться на непривычную программу поведения персонажа, на иную шкалу заложенных в нем нравственных ценностей. Таким образом, маски как бы требуют от исполнителя особой платы, величина которой прямо пропорциональна обретенной актером известности. Они закабаляют актеров, не позволяют им изменять прежним образам и переходит в другую ипостась. Чтобы выступить успешно в новой, оригинальной роли после образа-маски, артисту, как правило, приходится некоторое время отказываться от предложений режиссеров и отдыхать. Это нужно ему и для собственного психологического отхода от ставшего привычным, наработанного поведения в роли и главным образом для того, чтобы зрители успели позабыть манеры и характер образа-маски. Только после этого они начнут органично воспринимать новую программу актера, иные черты его характера.

Да что там зрители! Подобная инерция восприятия вырабатывалась даже у искушенных критиков и искусствоведов, и на новую роль актера после маски они начинали смотреть под сильным давлением сложившегося стереотипа.

Немалую роль в этом сыграл, надо думать, врожденный комизм Никулина и его на редкость яркая, нестандартная внешность, которую ни изменить, ни спрятать. Вспомним, что после первой же запомнившейся его роли, в «Барбосе»,— в новой его работе, в роли вора в новелле «Родственные души» (в фильме «Деловые люди»), уже просматривалось сходство с Балбесом. Но там оно было на месте: работало на идею и рождало некое ироническое отношение к происходящему. А в «Бриллиантовой руке» это сходство вошло в разрез с авторским замыслом и лишь усугубило недостатки картины.

В силу той же особенности восприятия образов-масок несколько измененное поведение Шурика (и тройки) в «Кавказской пленнице» (о чем говорилось выше) не разрушает этот образ, а, напротив, обогащает его новыми чертами, новыми гранями характера.

Так что особенность восприятия образов-масок — это данность, которую нельзя игнорировать. Изменить сложившийся у зрителей стереотип под силу только большим актерам, обладающим редким даром полного перевоплощения. И раньше никто даже из великих артистов, создавших образ-маску, не осмеливался выступать в новом облике. Как говорят, от добра добра не ищут.

А Гайдай и в этом пункте проявил новаторство, решив поломать связанный с Балбесом стереотип и превратить героя Никулина из кретина и остолопа в положительного симпатягу.

И вот тут, как мне кажется, режиссер потерпел серьезную неудачу.

Прежде всего эта переинтонировка образа Никулина пройдена не полностью, а половинчато еще в сценарии, его авторами. На словах, в отзывах действующих лиц, Семен Семенович характеризуется с самой лучшей стороны, наделяется множеством добродетелей. Однако его поведение, особенно в сложных, экстремальных ситуациях, остается, как мы видим, глупым и нелепым. Случилась не многогранность образа, как задумывали авторы, а его неестественная раздвоенность: сквозь личину Горбункова то и дело проступают замашки Балбеса. И главное, в сознании зрителей остаются не положительные особенности образа, лишь декларируемые авторами, а проявляющиеся в его поступках наглядные черты — интеллектуальная неуклюжесть и дубоватость. Тем более что эти черты так логично продолжают линию поведения Никулина в прежней роли, в составе тройки. Поэтому неудивительно, что в Горбункове многие зрители продолжали видеть почему-то отбившегося от «коллектива» собутыльника Труса и Бывалого, хотя на словах авторы уверяли нас, что Семен Семенович не пьет.

Собственно, одним положительным свойством Горбунков все-таки наделен, и, пожалуй, даже в избытке: это отзывчивость и доверчивость. Большей частью из-за своей душевной мягкости и сердечности Горбунков попадает в опасные, нелепые передряги. Подобно поведению Шурика в «Кавказской пленнице», это опять-таки трагедия отзывчивости, которую Гайдай также попытался вывернуть наизнанку и превратить в комедию. Но на сей раз удача не захотела сопутствовать ему. Главным образом потому, что эта история очень недалеко отошла от логики поведения Шурика и потому походит на повтор, с той лишь разницей, что Шурик в «Кавказской пленнице» развивается, но остается тем же Шуриком, а Горбунков не развивается, но претендует на новый, оригинальный образ. И претендует безуспешно. В результате в глазах зрителей образ Никулина так и остался Балбесом, с той лишь разницей, что раньше он был олухом черствым и невезучим, которого преследовали сплошные провалы и неудачи, а здесь он стал обалдуем добрым, доверчивым и, главное, удачливым: несмотря на свою бестолковость и трусость, а может быть, даже благодаря им Горбунков все-таки чего-то добивается: помогает ликвидировать шайку преступников.

В результате получается, что на скудоумии Горбункова держится большинство комедийных номеров в картине.

Более того, в столкновении с преступниками успехи Горбункову приносит не что иное, как его нелепые поступки. Победа благодаря глупости! Я не уверен, что на доказательство этой сомнительной истины нужно было тратить столько усилии большого коллектива.

Думаю, что образ Горбункова в исполнении Ю. Никулина — основная неудача комедии, идущая еще от драматургии, от замысла; неудача, которая свела на нет героические усилия Л. Гайдая-режиссера, тем более что его комедийные находки в этом фильме также не на высоте.

А главное, содержательный, идейный фактор в «Бриллиантовой руке» не только не расширился и не углубился, как этого требовала логика развития творчества режиссера, но пошла на убыль. Гражданская позиция авторов не только не поднялась на новый, более высокий виток спирали, а вернулась на круги своя. Комедия почти совсем лишилась общественно значимого содержания.

Все эти вместе взятые недостатки и предопределили довольно прохладное отношение к «Бриллиантовой руке» со стороны общественности. Даже начались разговоры о кризисе в творчестве режиссера.

Мне кажется, что эта комедия, подобно «Трижды воскресшему», является промежуточным этапом и отражает некоторую растерянность режиссера. Гайдай понимал, что нужно наполнять комедию более глубоким социальным содержанием. Но каким именно, чтобы не превратить ее в непроходимую? В каком направлении должны развиваться и пополняться выразительные комедийные средства, чтобы добиться новой формы? На большинство подобных вопросов ясного ответа не было. Поэтому Гайдай отказывается от типичного комедийного сюжета, пробует самые причудливые и неожиданные комедийные приемы — от пародии до