Зов Атлантиды - А. Дж. Риддл

В семь тридцать мы собираемся у телевизора, и обнаруживается, что Прим-таки была права. На площади перед Тренировочным центром стоит толпа, восторженно внимающая Цезарю Фликкерману — куда же без него! Он рассказывает о подготовке к моей предстоящей свадьбе и представляет публике Цинну. Цинна, создав мои костюмы во время прошлых Игр, в одночасье стал звездой первой величины в мире моды. После нескольких минут беспечной болтовни Цезарь просит зрителей обратить свои взоры на огромный экран.

Теперь я понимаю, как они ухитрились вчера сделать съёмки, а сегодня уже выпустить программу в эфир. Цинна вначале придумал две дюжины свадебных нарядов. После этого пошёл процесс отработки дизайна, создания платьев, подбора аксессуаров и так далее. Похоже на то, что в Капитолии любой имел возможность на каждой стадии проголосовать за наиболее понравившийся туалет. В финале остались те самые шесть нарядов, в которых меня и засняли. Показ этих кадров стал кульминацией всего шоу. Уверена, что вставить их в уже готовую программу было делом нескольких минут.

Каждый кадр вызывает бурную реакцию толпы: народ вопит от восторга при виде своих любимых нарядов и орёт: «Бу-у!» тем, что не нравятся. Голосование, а к тому же ещё, как я подозреваю, и ставки на наряд-победитель способствуют постоянному подогреву интереса публики к моим свадебным туалетам. Так странно наблюдать всю эту кутерьму! Особенно мне, не потрудившейся примерить ни один из них до приезда телерепортёров. Была охота напрягаться! Цезарь объявляет, что финальное голосование заканчивается завтра в полдень.

— Оденем же Кэтнисс Эвердин к её свадьбе по всем правилам высокого искусства! — взывает он к толпе.

Я уже собираюсь вырубить телевизор, но Цезарь просит не отключаться — у нас в программе ещё одно великое событие:

— Да, как вы знаете, в этом году проводятся Семьдесят пятые Голодные игры. Это значит: настало время для Третьих Триумфальных игр!

— Что это они затевают? — недоумевает Прим. — До Триумфальных ещё несколько месяцев!

Мы поворачиваемся к матери. Её лицо серьёзно и сосредоточенно, как будто она припоминает что-то.

— Должно быть, будут зачитывать, что стоит на карточке...

Звучит гимн. У меня горло сжимается от отвращения, когда президент Сноу выходит на подиум. Следом за ним маленький мальчик в белой одежде несёт незатейливую деревянную шкатулку. Гимн заканчивается, и со своей речью вступает президент. Он напоминает нам о Тёмных днях, положивших начало Голодным играм. В сформированном тогда для Игр своде законов и правил было установлено, что каждые двадцать пять лет должен отмечаться юбилей, знаменующийся Триумфальными играми. Так они будут называться в честь полного и окончательного подавления мятежа в дистриктах и для увековечивания памяти тех, кто погиб от рук бунтовщиков.

Особое, подчёркнутое значение этих слов главы государства совершенно недвусмысленно, ведь, как я не без оснований подозреваю, в нескольких дистриктах сейчас горит пламя бунта.

Президент пускается в рассказ о том, как были отмечены предыдущие юбилеи.

— В первую двадцатипятилетнюю годовщину Игр в напоминание мятежникам о том, что их дети погибли по причине выбора их родителей пути насилия, было установлено, что трибуты от каждого дистрикта будут выбираться путём всеобщего голосования.

Я содрогаюсь при мысли о таком издевательстве. Каково это — голосовать за обречённых на гибель детей? Мне кажется, быть посланным на смерть собственным соседом гораздо хуже, чем когда твоё имя вытаскивают из Жатвенного лотерейного барабана.

— На пятидесятилений юбилей, — продолжает президент, — в ознаменование того, что за каждого убитого гражданина Капитолия погибло двое мятежников, каждый дистрикт обязан был выставить двойное количество трибутов.

Я живо представлю себе, что это такое — противостоять сорока семи трибутам вместо двадцати трёх. Шансы на выживание хуже, надежды меньше и что самое ужасное — гораздо больше убитых детей. В том году победителем стал Хеймитч...

— У меня была подруга, которая стала трибутом в этих Триумфальных, — тихо говорит мать. — Мэйзили Доннер. Её родители держали кондитерскую лавку. Они потом отдали мне её певчую птичку — канарейку.

Я и Прим обмениваемся взглядами. О Мэйзили Доннер мы слышим впервые в жизни. Наверно, потому что мама понимала: нам с Прим захочется узнать, почему её больше нет в живых.

— А сейчас мы собираемся отпраздновать наш третий юбилей, — продолжает президент. Мальчик в белом делает шаг вперёд, открывает шкатулку и протягивает её президенту. В шкатулке видны аккуратные ряды пожелтевших конвертов. Похоже, тот, кто разрабатывал концепцию Триумфальных игр, рассчитывал, что эта кровавая забава будет длиться много веков.

Президент вынимает конверт с пометкой «75», открывает его, достаёт маленький квадратный листок и сразу же зачитывает:

— «В семьдесят пятую годовщину в качестве напоминания мятежникам, что даже сильнейшие из них не в состоянии превзойти мощь Капитолия, трибуты обоего пола будут выбираться жребием из числа имеющихся в каждом дистрикте победителей».

Мама издаёт слабый вскрик. Прим зарывается лицом в ладони. А я... Я чувствую себя примерно так же, как публика на экране телевизора — слегка озадаченной. Что значит «из числа имеющихся победителей»?

И только потом до меня доходит.

В Дистрикте 12 имеется только три победителя. Двое мужчин. Одна женщина.

Я вновь отправляюсь на арену.

13.

Тело реагирует быстрее разума. Я срываюсь с места и бегу. Прочь из дома, через лужайки Посёлка Победителей, во мрак. Земля раскисла, и мои носки сразу же становятся мокрыми, ветер яростно бьёт в лицо, но я не останавливаюсь. Куда? Куда бежать? В лес, конечно. И вот я у ограды, и тут гул электричества напоминает, что я в ловушке, из которой не вырваться. Задыхаясь, отшатываюсь, поворачиваюсь на пятках и снова срываюсь в бег.

Дальше — в сознании чёрный провал. Потом обнаруживаю себя в подвале одного из пустых домов Посёлка Победителей — стою на коленях, скрючившись и упершись локтями в пол. Сквозь глубокие окошки у меня над головой в подвал проникает свет луны. Я насквозь промокла и продрогла, дыхание со свистом вырывается из груди.  Моя  попытка бегства не помогла одолеть нарастающую внутри меня истерику. Если не дать ей выхода, она меня удушит. Скатываю полу своей рубашки в тугой ком, зажимаю его в зубах и кричу, кричу, кричу... Не знаю, как долго это продолжается, но когда я выбиваюсь из сил и умолкаю, голоса у меня больше нет — только сип.

Я падаю на бок и сворачиваюсь клубком. Взглядом скольжу по бликам лунного света на цементном полу. Назад, на арену. В место, где живут кошмары. Опять я иду туда. Должна признаться — чего-чего, а этого я не предвидела. Ожидала много чего другого: публичного унижения, пыток, казни, в конце концов... Мне в голову приходили разные возможности развития событий: я могла сбежать в дикую пустошь, преследуемая миротворцами и планолётами; могла выйти замуж за Пита, и наши дети вынуждены были бы идти на арену... Но что мне вновь придётся участвовать в Голодных играх в качестве игрока — нет, такое мне и в страшном сне не снилось. Почему? Да потому, что такого никогда не случалось раньше. Победитель на всю оставшуюся жизнь освобождается от участия в Жатве. Таково было непреложное правило. До сей поры.

Я замечаю кусок брезента, им пользуются для покрытия, когда что-нибудь красят. Натягиваю его на себя как одеяло. Слышно, как вдалеке кто-то выкрикивает моё имя. Но в эти мгновения я далека от того, чтобы думать даже о самых своих любимых и родных людях. Я думаю только о себе. И о том, через что мне опять предстоит пройти.

Жёсткий брезент, однако, хорошо держит тепло. Мои мышцы расслабляются, сердцебиение замедляется. Я вижу деревянную шкатулку в руках мальчика, вижу, как президент Сноу вынимает пожелтевший конверт... Неужели нынешние Триумфальные были действительно запроектированы семьдесят пять лет назад? Что-то непохоже! Они как будто подогнаны к моменту, уж слишком идеально подходят для решения проблем, с которыми столкнулся сегодняшний Капитолий: избавиться от меня и подавить беспорядки в дистриктах — и всё так аккуратненько, одним махом!

В моей голове звучит голос президента: «В семьдесят пятую годовщину в качестве напоминания мятежникам, что даже сильнейшие из них не в состоянии превзойти мощь Капитолия, трибуты обоего пола будут выбираться жребием из числа имеющихся в каждом дистрикте победителей».

Да, победители — это наш золотой фонд. Это те люди, которые выжили на арене и избежали ярма нищеты, душащей всех остальных. Они, или, вернее сказать, мы — это само воплощение надежды, когда уже нет никакой надежды. А теперь двадцати трём из нас предстоит погибнуть на арене в доказательство того, что даже эта последняя надежда — лишь иллюзия.