Штормовой день - Розамунда Пилчер

Он задумчиво смотрел на меня долгим немигающим взглядом, и я опустила глаза.

— Ты считаешь, что я несправедлив к Элиоту? — произнес он.

— Я лишь считаю, что вы с ним, наверное, мало общаетесь и ничего не рассказываете друг другу.

— Он был бы иным, если б Роджер не погиб на войне. Он из тех мальчиков, которым нужен отец.

— Разве вы не могли заменить ему отца?

— Молли не подпускала меня к нему. В нем не выработали постоянства, привычки к систематическому труду. Вечно скачет по верхам, занимается то одним, то другим. Вот три года назад гараж этот затеял.

— Тут он, кажется, преуспел.

— Да, с подержанными автомобилями. — В тоне его прозвучало безмерное презрение. — Он должен был бы стать морским офицером!

— Ну, а если он не хотел становиться морским офицером?

— Он стал бы им, если б мать его не отговорила! Ей важно было удержать его дома, привязанным к ее юбке!

— О, Гренвил, по-моему, ваши рассуждения старомодны и вы крайне несправедливы.

— Разве я спрашивал твоего мнения? — Он уже развеселился. Хороший спор Гренвила взбадривал не хуже укола.

— Спрашивали или не спрашивали, все равно я вам его высказала!

Тут он засмеялся и, потянувшись ко мне, ласково ущипнул меня за щеку.

— Если б только я еще писал! — сказал он. — Ты не передумала взять с собой одну из моих картин?

А я-то боялась, что он позабыл о своем предложении!

— Конечно же, нет! Мне этого так хочется!

— Можешь взять у Петтифера ключ от мастерской. Скажешь ему, что я разрешил. Пойди и порыскай там, посмотри, что там есть.

— А разве вы со мной не пойдете?

И опять на лице его отразилась боль.

— Нет, — резко сказал он и отвернулся, чтобы взять рюмку с хересом. Он сидел, опустив взгляд, уставясь на свой янтарный напиток, и вертел в руках стаканчик. — Нет, я не пойду с тобой.

За обедом он сообщил новость остальным. Андреа, разозлившись, что я уеду в Лондон, в то время как она вынуждена торчать в этом мерзком и занудном Корнуолле, совсем скуксилась. Все прочие встревожились, что мне польстило.

— Вам действительно необходимо ехать? — Это спросила Молли.

— Да, действительно. Меня ждет работа, и я не могу бесконечно отсутствовать.

— Нам так приятно ваше общество!

Молли умела быть очаровательной, когда не проявляла агрессивности, защищая Элиота, и не отстаивала своих прав на него, нападая на Гренвила и Боскарву. И мне она вновь показалась похожей на хорошенькую кошечку, но теперь я знала, что в мягких и бархатистых ее лапках скрыты длинные и острые коготки и что при случае она, не колеблясь, ими воспользуется.

— Мне тоже здесь было очень приятно.

Петтифер высказался с большей прямотой. После обеда я зашла на кухню помочь ему с посудой, и он не постеснялся в выражениях.

— Что это вы вздумали уезжать, не успев приехать, расположиться, как следует познакомиться с командиром! Это дело не мое, но не ожидал от вас!

— Я вернусь. Я же сказала, что вернусь.

— Ему восемьдесят лет. Он не вечен. Как вам понравится — приехать, а его уже нет? Умер и похоронен, и на могилке маргаритки растут!

— Ой, Петтифер, бросьте!

— Конечно, бросьте — и была такова! И что мне остается делать, как не бросить!

— У меня работа. Мне надо вернуться.

— По-моему, это эгоизм, и больше ничего.

— Вы несправедливы!

— Он столько лет не видел дочку, и вот вы приехали и пробыли здесь три дня! Хороша внученька, нечего сказать!

Я ничего не ответила, ибо что же тут скажешь? Было крайне неприятно чувствовать себя виноватой и к тому же знать, что обвиняют тебя напрасно. В молчании мы вымыли посуду, но когда дело было сделано и Петтифер влажной тряпкой вытирал подставку, я попробовала помириться с ним.

— Простите меня. Честное слово, мне очень жаль. Уезжать и так грустно, а тут еще вы меня какой-то неблагодарной свиньей выставляете! Но я вернусь. Я сказала, что вернусь, и вернусь! Может быть, летом… До лета ведь ничего с ним не случится! Будет тепло, и мы сможем много времени проводить вместе, и вы, может быть, будете возить нас на автомобильные прогулки… — Голос мой замер.

Петтифер аккуратно повесил свою тряпку на край раковины и сказал нелюбезным тоном:

— Командир велел дать вам ключ от мастерской. Не знаю, что вы там отыщете. Страшную пыль и массу пауков, как я думаю.

— Он разрешил мне взять картину. Сказал, что я могу пойти и выбрать.

Петтифер медленно вытер свои натруженные, с распухшими суставами руки.

— Мне придется поискать этот ключ. Он спрятан для пущей верности. Я не хотел, чтобы ключ болтался там, где каждый, кому не лень, может прибрать его к рукам. Там много ценного, в мастерской этой.

— Пожалуйста. Я подожду столько, сколько надо. — Неодобрение Петтифера просто убивало меня. — О, Петтифер, не сердитесь!

Это смягчило его.

— Да я не сержусь. Может быть, эгоизм проявляю как раз я. Может, это просто я не хочу, чтобы вы уезжали.

Внезапно посмотрев на него другими глазами, я увидела не вездесущего Петтифера, главную ось всего домашнего уклада, а старика, почти одних лет с моим дедом и, наверное, столь же одинокого. Я почувствовала комок в горле и в какой-то страшный момент решила, что сейчас расплачусь, второй раз за этот день, но тут Петтифер сказал:

— Только не надо выбирать какую-нибудь голую фигуру. Неудобно это. — И опасный момент остался позади, и мы опять по-приятельски улыбались друг другу.

В тот же день Молли одолжила мне машину, и я проехала пять миль до железнодорожной станции, где купила билет на ночной субботний поезд до Лондона и зарезервировала себе спальное место. Ярость ветра немного поубавилась, но все разно погода была жуткая: штормило, повсюду валялись поваленные деревья и виднелись следы разрушения — раскуроченные теплицы, обломанные ветви и весенние посадки луковичных растений, сровненные с землей.

Вернувшись в Боскарву, я застала Молли в саду, закутанную от холода (даже Молли в такой день не удалось сохранить элегантность) и пытавшуюся поднять, подвязать и тем самым спасти самые нежные из росших возле дома кустарников. Увидев машину, она, похоже, решила, что на сегодня хватит, потому что, когда, поставив машину, я шла к дому, то встретила ее, шагавшую мне навстречу. На ходу она стягивала рукавицы и убирала под косынку выбившуюся прядь.

— Ни секунды больше не выдержу, — сообщила она мне. — Ненавижу ветер, я от него ужасно устаю. Но мой милый волчеягодник поломан в щепки, и все камелии пожухли от ветра. Стоят прямо черные. Идемте в дом и давайте выпьем чаю.

Пока она переодевалась, я поставила чайник и приготовила чашки и поднос.

— Где все? — спросила я, когда она опять появилась, волшебно преобразившаяся и вновь безупречно аккуратная в каждой детали туалета, от жемчужных колец на руках до изумительно подходящих к этим кольцам серег.

— Гренвил вздремнул, а Андреа у себя в комнате, — Молли вздохнула. — Признаться, она девочка не самая легкая в общежитии. Если бы только она попробовала хоть чем-нибудь себя занять, вместо того чтобы дуться и утомлять собой окружающих. Боюсь, пребывание здесь не пошло ей на пользу. Признаться, я подозревала, что так и будет, но моя бедная сестра была в таком отчаянии. — Молли оглядела удобную кухню. — Здесь уютно. Давайте здесь пить чай. В гостиной такие сквозняки, когда ветер с моря дует, а ведь не зашторишь же окна раньше половины пятого!

Она говорила правду, в кухне действительно было уютно. Молли нашла скатерть и сервировала чай: поставила на стол кексы и бисквиты, сахарницу и серебряный молочник. Даже для кухни она не спустила планку требований безупречной элегантности. Она подтянула к столу два кресла-качалки и уже взялась за чайник, как вдруг дверь распахнулась, явив Андреа.

— О, Андреа, дорогая, как раз вовремя! Мы сегодня пьем чай в кухне. Выпьешь чашечку?

— Сожалею, но у меня нет времени.

Этот неожиданно учтивый ответ заставил Молли вскинуть на нее острый взгляд.

— Ты что, уходишь?

— Да, — сказала Андреа. — Я иду в кино.

Мы обе по-дурацки воззрились на нее, ибо случилось невозможное — Андреа вдруг решила уделить внимание своей внешности! Она вымыла голову и зачесала волосы назад, убрав их с лица, нашла где-то чистую водолазку и даже, что я с удовольствием отметила, надела под водолазку лифчик. Кельтский крест ее висел на кожаном шнурке, обвивавшем шею, черные джинсы были тщательно выглажены, бульдожьи ботинки вычищены. На руке у нее висели плащ и кожаная сумка с бахромой. Я еще ни разу не видела ее в таком пристойном виде. И, что самое удивительное, лицо ее было не злобным и не хмурым, а… смиренным, что ли?

— Я хочу сказать, — продолжала она, — если ты не против, тетя Молли.

— Ну, конечно, не против. На какую картину собралась?