Яма - Борис Акунин

на ту сторону реки, к зарослям, где видел Эмму последний раз. Вдруг там остались какие-то следы?

Но я японец. У нас при столкновении верности и сердца всегда побеждает верность. Даже если сердце при этом раскалывается на куски.

Я брел по берегу реки Лан, смотрел сквозь слезы на круглый холм, увенчанный замком, и просил прощения у Эммы.

Колебания остались позади, я шел спасать господина. Но мое сердце было разбито.

Чтобы взять себя в руки, я сочинил танку. Может быть, стихотворение было не самого тонкого вкуса, но горе не заботится об изысканности.

Мару-Буругу.

Круглый, как сердце, город

Расколот рекой,

Как расколото горем

Мое бедное сердце.

Все люди разные

Истинное назначение поэзии – отделить чувство от мысли. Поэтому все великие стихи не очень умны. Они написаны не для ума, а для сердца. Если же пересказывать содержание не красивыми образами, а обычными разумными словами, испытаешь разочарование. Один из самых знаменитых стихов русской поэзии (автор – великий Пусикин) называется «Аната-о айситэ ита». Мужчина обращается к женщине: «Я вас когда-то любил, хотя теперь уже не очень люблю, однако надеюсь, что вас так же сильно, как я, полюбит кто-нибудь другой». Если такое сказать прозой, дама обидится: «Зачем же вы желаете, чтобы меня опять полюбил кто-то, не умеющий любить по-настоящему?» Но когда то же самое проговорено языком сердца, дама это чувствует, и у нее на глазах выступают растроганные слезы. Пускай он несет чушь, думает дама, но как это красиво! Или взять нашу поэзию. Она, конечно, намного умнее западной, поскольку читателю приходится пошевелить мозгами: о чем, собственно, пишет автор? Лягушка прыгнула в старый пруд, раздался всплеск воды – и что? А, так это о неповторимости мгновения, о том, как сиюминутное со звоном ударяется о вечность, догадывается человек, и ему приятно, что он такой умный. Ну а всё же, с точки зрения смысла, Мацуо Басё сочинил чушь. Если каждый раз, когда лягушка прыгает в пруд, погружаться в копеечное философствование, окружающие сочтут тебя глубокомысленным идиотом.

Прошу прощения за это ненужное отступление, отяготившее мой рассказ. Потом я это выкину. Я просто тяну время, прежде чем приступить к описанию одного из самых черных периодов моей жизни. Листаю свой дневник, нахлынули воспоминания, и каждая строчка дается с всё большим трудом.

Танка про расколотое сердце сделала свое дело – помогла мне отделить мысль от чувства. Я сел на скамейку близ реки, поднял воротник, чтобы поменьше мерзнуть и, согласно детективной науке, стал анализировать ситуацию, а затем составлять план действий.

Мы совершили ужасную ошибку, недооценив противника – вот первое, что я себе сказал. А ведь парижские события показали, что мы имеем дело с мощной, предприимчивой и вездесущей организацией.

Она выследила нас и нанесла отлично подготовленный удар, даже серию ударов.

Сначала каким-то загадочным образом вывели из игры Эраста Петровича. Потом похитили Корделию. Заманили меня в засаду (а на мостике была именно засада). Похитили (господи, дай бог чтоб только похитили!) Эмму. Приехали в гостиницу за господином и увезли его в неизвестном направлении. Единственное, что у них не получилось – избавиться от меня.

Потом я стал ломать голову над вражеским замыслом.

Тут было несколько загадок.

Почему всех похитили, а убить хотели только меня?

Вероятно, для Корделии Эрмин у них запланирован финал, изображающий несчастный случай или естественную смерть, предположил я.

Господина они не умертвили, потому что главный акунин «Э.П.» испытывает родственные чувства. И это не Аспен, мы ошиблись.

Но зачем они похитили Эмму? А может быть, ее убили и кинули тело в реку? Мое сердце тоскливо сжалось, мешая дедукции, но усилием воли я отогнал чувства прочь. Приказал себе: «Не разбрасывайся. 二兎を追う者は一兎をも得ず. Тем более за тремя. Твой заяц – господин, за ним и гонись. О Корделии и даже об Эмме, как это ни горько, на время забудь».

Карета увезла господина в неизвестном направлении и следов не оставила. В таких случаях Эраст Петрович говорил: «Надо построить радугу». Один конец радуги упирается в землю там, где находишься ты. Напрягаешь разум, призываешь на помощь сатори. Это усилие излучает сияющую радугу, которая вторым своим концом должна указать точку поиска.

Я зажмурился, сжал кулаки, попробовал излучить радугу.

За что можно зацепиться, от чего оттолкнуться?

Единственное, что у меня было – предметы, которые я успел извлечь из кармана метателя ножей.

Я повертел в пальцах эмалевую райскую птичку. Что она означает – непонятно.

Кожаный веер я спрятал в карман, поближе к сердцу.

Покрутил монокль. Раздвинул его, заглянул в окуляр. Вещь хорошая, английской работы, но что от нее проку?

Долго рассматривал билет. Германские имперские железные дороги. Проездной билет № 102227. Из какого-то Швебиш-Халля до Марбурга с пересадкой в Штутгарте. На два лица. Отбытие вчера в восемь часов вечера, прибытие в половине третьего ночи.

Первым моим порывом было отправиться на станцию с двойным названием. Но что я там буду делать, в этом Халле? Кого искать? Один пассажир мертв, другой увел куда-то Корделию.

Нет, я только попусту потрачу время. Тем более что господина увезли в карете, а не по железной дороге…

Следующая идея была продуктивнее: отправиться к ван Дорну и потолковать с ним по душам. Вдруг он все-таки что-то знает. Эмма была уверена, что после нашего визита доктор обязательно должен был связаться со своим клиентом. По крайней мере я добуду копию телеграммы и узнаю, что именно вчера было сообщено таинственному «Э.П.».

Но и это не поможет мне добраться до «Э.П.». А совершенно ясно, что найти Эраста Петровича я смогу, только если доберусь до его сатанинского родственника.

В депеше господина полицайрата было сказано, что сведений о телеграфном аппарате, с которого «Э.П.» выходит на связь, нет даже в секретном регистре министерства, а значит, аппарат был получен и установлен за взятку.

Вот он, путь к «Э.П.»! Круг лиц, которые могут предоставить подобную услугу, должен быть очень узок. Может быть, это вообще один чиновник. Надо установить, кто это, а потом я вытрясу из взяточника сведения о том, где находится аппарат. Там же отыщется и «Э.П.»!

Дальнейший ход моих мыслей был уже прост.

Ясно, что помочь в этом деле мне может только Шпехт-сан. А значит, я немедленно отправляюсь в Берлин.

Я посмотрел на часы и очень удивился. Был