Мой галантный враг - Рексанна Бекнел

— Можешь ненавидеть меня сколько хочешь. Но за твоей холодностью скрывается огонь, и я его чувствую. Выбирай, Лилли. Если хочешь, оставайся холодной и неотзывчивой, выполняй только в самой малой мере обязанности жены. Или же стань настоящей женой и встречай меня со всей страстью, которая в тебе таится.

Но она не была его женой и помнила это. И не желала признавать, что испытывает к нему хоть какую-то страсть. Она крепко зажмурилась, мечтая лишь об одном — ничего не чувствовать. Но когда его сильные пальцы нежно погладили ее по щеке, а потом по шее — она уже не могла совладать с дрожью, которая сотрясала ее. И, как она ни крепилась, две слезинки выкатились из-под ее темных ресниц. Это был уже верх унижения, и горло ее сжалось, потому что она изо всех сил удерживала рыдания. Потом он бережно поцеловал ее в глаза — сначала в один, а потом и в другой, и последние силы оставили ее. Слезы хлынули потоком — горячим, соленым и, казалось, нескончаемым. Она почувствовала, что Корбетт слегка отстранился: теперь он уже не опирался на нее всей своей тяжестью. Он попробовал пальцем вытереть ее слезы, а когда попытка не увенчалась успехом, применил для этой цели свою рубашку. Однако, чем больше он старался осушить ее слезы, тем обильнее они текли.

Она слышала, как он тихонько чертыхнулся; потом он лег рядом и привлек ее к себе. Его руки, поначалу неловко, гладили ее спутанные волосы и легонько похлопывали по спине.

— Ш-ш-ш, Лилли. Ш-ш-ш, — шептал он ей на ухо. — Тебе нечего бояться.

Ее рыдания не прекращались, и он попытался заставить ее взглянуть ему в лицо.

— Не плачь. Так и заболеть недолго.

Но она не хотела слушать. Она боялась его и боялась тех чувств, которые он в ней вызывал; ведь сначала она так злилась на него, а потом на нее накатила такая волна слабости и непонятного тепла… Как провинившийся ребенок, она старалась спрятать лицо от его пронзительно-острого взгляда. Но Корбетт не позволил ей этого. Он снова повернул ее на спину, руками ласковыми, но твердыми — и сам лег сверху. И начал целовать ее.

Сначала глаза. Потом лоб и щеки. Потом легкими, летучими поцелуями Корбетт прошелся по линии ее подбородка. А тем временем его руки играли с ее густыми вьющимися волосами.

Завитки овечьей шерсти под ее спиной щекотали и покалывали кожу; сверху ее опалял жар большого тела Корбетта. Ее руки были теперь свободны, но она и не пробовала столкнуть с себя эту тяжесть. Почувствовав, как слабеет в ней сила сопротивления, Корбетт теперь целовал шею Лиллианы. Лиллиана ахнула, когда его губы коснулись горла. Вокруг маленькой ямки у нее под подбородком его язык нарисовал влажный кружок, и биение сердца у нее участилось.

Ей вдруг пришло в голову, что необходимо пресечь это совершеннейшее безумие, и она попыталась высвободиться. Но это привело лишь к тому, что он еще плотнее надавил своей тяжестью на ее грудь и живот, и это породило в ней какое-то новое ощущение, чрезвычайно встревожившее ее. Тогда рот Корбетта снова пустился в путешествие к ее уху. Его язык словно изучал окрестности нежной розовой мочки, вырисовывая вокруг узоры, которые завораживали Лиллиану, а его горячее дыхание снова и снова заставляло ее трепетать.

Внезапно Лиллиана почувствовала, что ей уже совсем не холодно. Было жарко и беспокойно; она напрягалась от предвкушения. Каким-то уголком разума она сознавала, что он сейчас обольщает ее, совращает с пути истинного. Он знал совершенно точно, что надо для этого делать, и, вероятно, проделывал это раньше много, много раз. Но она не могла заставить себя остановить его.

У нее вырвался слабый крик, когда рука Корбетта нашла ее обнаженную грудь. Но его губы уже прижались к ее губам, чтобы успокоить ее, утешить и заставить забыть свой страх. Его язык скользнул по губам Лиллианы, лаской проложив себе путь в ее нежный рот и вызвав в ней сладостную дрожь. Корбетт закреплял свои успехи сразу на двух фронтах: он добивался, чтобы она начала отвечать на его поцелуи, и в то же время с убийственной выдержкой ласкал ее грудь.

Когда его язык касался ее языка, она почти лишалась рассудка. Где-то в самых глубинах ее женского естества совершалось что-то чудесное и устрашающее. В ней набирало силу какое-то неизвестное томление, которое раз за разом обдавало ее мучительным жаром и которое делало каждый дюйм ее кожи таким чувствительным, что раньше это и вообразить было невозможно. Она не заметила, как Корбетт коленом раздвинул ее ноги, потому что была захвачена пьянящим чувством восторга, порожденного слиянием губ. Она не протестовала, когда его рука легла к ней на живот, потому что именно тогда он начал целовать ее груди.

Сначала по гладкой долине между ними, потом медленно вверх, к соску, изнемогающему от ожидания… потом к другому. Лиллиана изгибалась дугой на ложе из овечьих шкур, беззаветно предлагая себя Корбетту… Как-то получилось, что и ее рукам нашлось место: одна запуталась у него в волосах, а другая неуверенно гладила его плечи и спину.

Потом она почувствовала его руку у себя на лоне. Казалось, ему было точно известно, откуда исходит ее странное томление: его палец скользил вокруг влажного тайника ее женской сути, доводя Лиллиану почти до умопомешательства.

Ее била дрожь; кожа ее покрылась легкой испариной и отливала золотом в лучах пламени очага. Она хотела, чтобы это ужасное, упоительное безумие длилось еще и еще; она застонала от муки, когда он оторвался на миг, чтобы сбросить то, что еще было на нем надето. Потом его разгоряченное тело снова приникло к ней. Медленно, о, как медленно он скользил вдоль ее тела, так чтобы она все время могла осязать прикосновение могучего оплота его мужественности. У нее перехватило дыхание, и она широко открытыми глазами смотрела ему в лицо, внезапно встревоженная тем, что происходит.

Но слишком поздно было бы пытаться остановить его. Она чувствовала, как он, горячий и устремленный, ищет вход в ее самое женское, самое потаенное место, и начала протестовать. Но он поцелуем заставил ее замолчать в тот самый момент, когда проник в нее. Поцелуй был искусным, глубоким и неистовым; он впитал всю сладость, которую она могла ему отдать, и в ответ отдал ей всю меру страсти и исступления. Но даже этого было недостаточно, чтобы заглушить внезапную боль его полного вторжения.

— Нет! — она отвернулась, не замечая собственных слез, снова хлынувших из глаз.

Но все было бесполезно. Она не могла ни сбросить с себя тяжесть его тела, ни отвернуться от болезненной реальности: он завладел ею полностью, она принадлежала ему.

Тщетно она пробовала оттолкнуть его. Словно и не заметив ее бессильных попыток, он начал двигаться над ней медленно и ритмично, втягивая и ее в это действо, которое как казалось Лиллиане, неминуемо разорвет ее в клочья.