Наша тайная слава - Тонино Бенаквиста

— Господин Дос Сантос и его супруга обязательно придут. Для них это вопрос выживания. Я отправил им это приглашение, как бросают спасательный круг. Дос Сантосы теперь уже никто, но в свое время они кое-кем были. Меценатами. Вельможами. Мифическая чета. Они принимали за своим столом величайших артистов, художников и интеллектуалов конца двадцатого века. Пережили свой золотой век в многочисленных принадлежавших им резиденциях, разбросанных во всему свету. Некогда они знавали даже прежних владельцев особняка Бейнель и празднества, которые здесь устраивались. Сегодня они сожгли все свои корабли, исчерпали все свои средства. В свои семьдесят пять лет Мари-Поль Дос Сантос впервые взялась за ручку сковороды. А Жермен Дос Сантос распродает на «eBay» свою библиотеку, большая часть которой — произведения с автографами Пикассо, Мишеля Фуко, Сюзен Зонтаг… Но сегодня их уже никто не помнит и не признаёт их заслуг. Дос Сантосы? Так они еще живы? Для меня они всегда живы. Я потому их и пригласил, чтобы они вновь обрели, хотя бы на один вечер, место, которое принадлежало им по праву. Они придут. Знаете почему? Из ностальгии по былым временам? Нет, они придут, чтобы утешиться мыслью, что этот утраченный мир престижа и эрудиции, этот мир, жизни которого они способствовали, теперь в руках торгашей, невежд и Кристианов Гримо. Тип вроде меня в особняке Бейнель — все равно что фальшивый перстень с печаткой в шелковом футляре. Они придут, чтобы убедиться, что им не о чем сожалеть. Хорошее общество теперь собирается вокруг Кристиана Гримо? Увы, после вельмож настало время выскочек. Это печальное наблюдение сделает их старые дни не такими горькими.

Чувствуя, что избавление близко, выкликала поспешил встать со стула — мгновением раньше, чем надо.

— А этот? Если бы тут надо было спасти кого-то единственного, я выбрал бы его, Этьена Вильмо, моего Этьена… Друг, которого редко видишь, но кто остается таким близким. Он опровергает пословицу «С глаз долой — из сердца вон». Если бы мне было надо позвать кого-нибудь на помощь в два часа ночи, это был бы он. Как бы он мог пропустить такую важную в моих глазах встречу?

— И все-таки он не придет, — сказал вдруг выкликала, в первый раз подав голос за все это время.

— Как вы можете утверждать такое, господин распорядитель церемонии?

— Потому что он умер.

— ?..

— Меня наняли по случаю одного приватного вернисажа в Сен-Поль-де-Ванс. Господин Этьен Вильмо значился в списке приглашенных, но позвонил кто-то из его близких и сообщил, что он недавно скончался от рака поджелудочной железы. Сожалею, что сообщаю вам об этом при таких обстоятельствах, мсье.

— Когда это случилось?

— В прошлом году, в начале февраля.

Вдруг соната Моцарта зазвучала омерзительно. Кристиан попросил исполнителей немедленно прекратить. Один из его друзей умер, а ему сообщили новость только год спустя.

Настала пора пересмотреть некоторые свои уверенности — в сторону понижения.

***

23:15. В по-прежнему пустом колонном зале выкликала ждал, когда его наконец отпустят. Ему надолго запомнится этот странный вечер, на котором ему не пришлось никого объявлять, но где он присутствовал при настоящем подвиге, когда одиночка обратил в бегство целых полсотни человек. Несмотря на пущенные в ход средства — редкие блюда, марочные вина, искусное освещение, Моцарта, парики и так далее, — все друзья ответили на его призыв дружной неявкой. Только незаурядный человек был способен вызвать один из самых великих крахов в истории празднеств. Одному Богу ведомо, сколько он повидал на своем веку замятых провалов, неудавшихся событий, тоскливых коктейлей, но такого повального дезертирства, которое казалось результатом заговора, — никогда, совершенно никогда. Однако как представить себе, чтобы пятьдесят человек сговаривались, отправляли друг другу послания, координировали свои усилия, чтобы добиться такой дьявольской солидарности? Но как вообразить обратное? Полсотни индивидуальных предательств без предварительного сговора? В обоих случаях Кристиан Гримо вызвал целую гамму отрицательных эмоций, от безразличия до ненависти, и мог похвастаться, что собрал полную коллекцию. Против всякого ожидания эта всеобщая ненависть внушила выкликале сочувствие.

Музыканты отдыхали на каменной скамье, окаймлявшей парадный двор, положив инструменты в футляры и держа парики под мышкой. Моцарта сменил шелест ветра в кедровых ветвях, да издалека доносились последние отзвуки города. Кристиан Гримо появился снова, в одной рубашке с закатанными рукавами, с бутылкой водки в одной руке и с парой стопок в другой. Музыканты вдруг снова надели парики и опять начали Концерт номер восемь. Гримо сел на верхних ступенях лестницы, лицом к парадному двору:

— Устраивайтесь рядом со мной, господин распорядитель.

А поскольку тот колебался, добавил:

— Я знаю, уже поздно. Но я предлагаю вам компенсацию, скажем пятьсот евро и такси до дому.

Несмотря на свои многочисленные недостатки, Кристиан Гримо умел внушать симпатию тем, кто на него работал. Он налил водки в заиндевевшие стаканчики.

— Мне не следовало бы, мсье.

— Ну же, не вынуждайте меня пить в одиночку. Чего вам опасаться? Исковеркать чью-то фамилию? Они уже не придут, считайте, что вы уже не на службе. Разве что предпочитаете другую отраву? Загляните в бар, там довольно много всякого спиртного, некоторое разлито по бутылкам еще при Наполеоне Третьем.

— Водка вполне подойдет.

— И избавьтесь от вашей цепи и церемониймейстерского жезла. А то у меня впечатление, будто я в вытрезвителе.

Выкликала снял свой фрак с цепью и медалью и аккуратно положил на спинку кресла. Если бы в этот момент тут появился незнакомец, он не смог бы сказать, кто тут хозяин, а кто выкликала.

Они молча чокнулись, потом полюбовались какое-то время звездной ночью. Моцарт вновь обрел свою жизнерадостную торжественность.

— Знаете, почему я захотел отпраздновать свое пятидесятилетие?

— Потому что это символический возраст в жизни мужчины?

— У меня была причина поглубже и гораздо более личная. Причина, которую мне хотелось игнорировать столько лет, но теперь, когда я сосчитал своих друзей, вынужден признать очевидное: эта причина и двигала мной в первую очередь.

Утратив часть своей горечи, он только что признал, что его единственный враг уже на месте.

— Мне было двадцать четыре года. «Гримо Техноложи» начинала укореняться в Европе, и большие шишки из Силиконовой долины искали встречи со мной. В лавочке тогда насчитывалось примерно тридцать сотрудников, в том числе маленькая секретарша из бухгалтерии: Анна, двадцать два года, никакого особого образования, никаких профессиональных амбиций, тип служащей, которая убеждена, что ее жизнь находит свое выражение где угодно, но только не на рабочем месте. Ее жизнью было рисовать, восхищаться живописью других, бегать на средние дистанции, открыть для себя Черную Африку, смотреть запоем итальянские фильмы, не важно какие, хоть прекрасные, хоть никуда не годные. И чтобы эта жизнь стала возможной, она соглашалась отдавать сорок часов в неделю своего присутствия «Гримо Техноложи», пунктуально и серьезно. При взгляде на нее у меня само собой всплывало выражение, сегодня лишенное всякого смысла: Анна — женщина моей судьбы. Единственная, последняя.

Для выкликалы выражение не было лишено смысла.

— Сегодня-то у меня гораздо более прагматичное представление об отношениях внутри пары! Я заключаю с женщиной некий договор, не заверенный ни мэром, ни священником, но договор молчаливый, который включает в себя много параграфов, причем некоторые из них отпечатаны совсем мелким шрифтом. По моему мнению, устойчивые пары — это те, которые внимательно его прочитали, включая написанное мелкими буковками, подписали его и исполняют. Но в то время я еще ничего не знал о юриспруденции любви. Тем более что наша история плохо началась: я был ее начальником, она была у меня в подчинении. И тут ничего не меняло, что я был молодым человеком, беззастенчивым как в любви, так и в делах, — я не собирался совершить ошибку и переспать с секретаршей. Так что я всего лишь смотрел, как она проходит по коридору, игнорировал ее в лифте и краснел всякий раз, как она склонялась ко мне с папкой бумаг на подпись. Я надеялся со временем освободиться от необходимости завоевать ее. Вплоть до того дня, когда обнаружил в той папке ее заявление об уходе. С припиской: Подпишите, и можете пригласить меня на обед.

— Не лишено элегантности.

— С тех пор у нас было полно времени, чтобы узнать друг друга, и мы безудержно этому отдавались. Я представил ее своей семье, возил ее с собой повсюду, настаивал, чтобы она присутствовала на всех моих важных переговорах: я доверял только ей. Анна могла бы набросать портрет моих амбиций, моей жестокости в делах, моей суровости к своему окружению. Через три года она со мной распрощалась, я помню это слово в слово: Ты станешь очень сильным, очень опасным, ты не сможешь иначе, это написано тебе на роду, ты — хищник. Это не хорошо и не плохо, это просто данность. Ты всем пожертвуешь ради своей жажды успеха, и самых близких к себе ранишь сильнее всего. Кто знает, может, в пятьдесят лет ты и станешь неплохим малым. Успокоившимся, примиренным. Я даже завидую той, кто разделит с тобой твою жизнь. Но пока ты будешь страдать сам и заставишь страдать других. Я девушка простая, спокойная. Мне нечего делать на твоей войне. Я встретила тебя слишком рано, Кристиан Гримо. Но я всегда буду думать о тебе с нежностью.