Легион обреченных - Свен Хассель

В пять часов следующего утра яма была докопана, и мы загнали в нее танк. Быстро разбили палатку для сна; но, по слухам, эта местность кишела партизанами, поэтому требовалось выставить караул. Мы не могли решить, кому заступать на пост первому. Посреди нашей громкой перебранки Старик неожиданно заявил:

— Я унтер-офицер и не должен стоять на часах. Сами разбирайтесь.

С этими словами он закутался в одеяла и уснул.

— А я штабс-ефрейтор, — сказал Плутон. — Доброй ночи, дорогие детки.

— И будет поруганием армии, если обер-ефрейтор унизится до обязанностей часового, — сказал Порта.

Остались мы со Штеге, глядевшие друг на друга.

— Не будем нести караул, — сказал я. — Никаких партизан здесь нет.

— Ни единого, — подтвердил возмущенный Штеге.

И мы все впятером легли спать.

Наутро первым из палатки вылез Штеге. Мы захотели кофе в постель, стали тянуть жребий, кому его готовить, и эта обязанность выпала ему. Через пять минут он крикнул с башни танка:

— Вылезайте быстрее, едет оберст!

Мы высыпали наружу, чтобы нас не застали лежащими в палатке в одиннадцать утра, но оказалось, что Штеге так пошутил, поэтому мы заползли обратно, улеглись и громко потребовали кофе. В конце концов мы его получили, но едва позавтракали, Штеге, понесший кружки обратно, закричал:

— Ну, придется вам вылезать! Живей! Едут оберст и ротный. Пошевеливайтесь, тупые свиньи, на сей раз это правда.

Но мы лишь рассмеялись, и Порта в ответ крикнул, что если он нужен оберсту, пусть Штеге скажет, что его сегодня дома нет, и для пущей убедительности громоподобно испортил воздух. Старик последовал его примеру.

— А ну, вылезайте все. Хорошенькое дело, — раздался голос снаружи, и принадлежал он оберсту.

Мы тут же высыпали из палатки. Вытянулись в струнку перед двумя стоявшими у ямы вездеходами, одетые отнюдь не по-уставному. Оберст яростно сверкал на нас глазами. Лицо фон Барринга было непроницаемым. Выглядели мы персонажами юмористической картинки: на Старике были трусы, носки и грязная внизу рубашка. Форменные брюки Порты были заправлены в носки, на шее был повязан огненно-красный шелковый носовой платок. Рубашка Плутона свисала поверх брюк, голову обвивал тюрбаном зеленый шарф.

— Ты командир этого танка? — заорал оберст на Старика, зловеще поблескивая моноклем.

— Так точно, герр оберст!

— Ну, и о чем думаешь, черт возьми? Должен я получить доклад?

Старик подбежал к машине оберста, стукнул пятками друг о друга и на уставной манер прокричал в безмолвную степь:

— Герр оберст! Унтер-офицер Байер, командир танка номер один второго отделения докладывает, что ничего особенного не произошло.

Оберст побагровел.

— По-твоему, ничего. А по-моему…

И мы получили взбучку.

Потом фон Барринг вернулся один.

— Вы самые жуткие разгильдяи во всей армии, — сказал он, покачивая головой. — Могли бы уж в первый день выставить часового. Должны были понимать, что оберст приедет с проверкой. Объявляю всем по трое суток гауптвахты; отсидите, когда вас сменят. Яма ваша мала; ее нужно удлинить сзади на десять метров; и могу заверить, что мы с оберстом опять приедем вечером, так что имеет смысл начать сразу.

Когда он уехал, мы долгое время сидели в молчании. Рыть еще одну яму? Ни за что? Но как тогда быть?

Идею подал Штеге.

— Дорогие детки, — неожиданно заговорил он. — Возблагодарите Господа, что среди вас есть умный человек, способный помочь вам, когда нужно шевелить мозгами. Надо взять эту железную коробку, ехать обратно в деревню, любезно поздороваться с русскими и пригласить покататься; а в качестве вклада в празднество попросим их взять лопаты.

Мы с грохотом въехали в окутанную воскресной тишиной деревню, без труда нашли больше добровольцев, чем требовалось, и, взяв с собой почти сорок мужчин и женщин, покатили обратно[42]. Прокатиться на танке русским казалось превосходным развлечением, и под аккомпанемент песен и шуток новая яма была вырыта за два часа, хотя русские постоянно бросали лопаты, начинали веселиться, петь или плясать, поднимая тучи пыли. Мы так увлеклись новым видом воскресного развлечения, что никто не заметил, как подъехал фон Барринг. Он постоял, изумленно глядя на это веселое сборище. Потом покачал головой.

— Должен заметить, вы не скучаете, — сказал наш ротный командир, и, покачав головой снова, уехал. Вечером мы отвезли русских обратно в деревню. Порта нашел двух девиц, они так висли у него на шее, что мы с трудом его вызволили.

Было непатриотично со стороны этих русских помогать нам в таком деле? Пожалуй. Но, возможно, то, что они сделали, было более действенным, чем усилия партизан или регулярных войск. Подобные акты братания больше всего заставляли немецкого солдата почувствовать себя по горло сытым этой войной. Я знаю многих, которые полностью излечились от веры в идиотский миф о расе господ, обнаружив, что «враг» вовсе не враг им, тем более не низшее существо. Простой немецкий солдат расширял свои познания о людях и народе. Такие встречи сеяли в нем семя благожелательной солидарности с простыми людьми. Медленно, но верно он отходил от своих заблуждений, дутых идеалов, истеричного фюрера, надменного генералитета. Начинал активно ненавидеть эсэсовцев, перед которыми раньше лишь испытывал тупой, унизительный страх. Ты не ощущаешь никакого желания стрелять в людей, с которыми танцевал накануне, хотя и идет война; и почти наверняка станешь палить в воздух, если за спиной у тебя не стоит, наблюдая, офицер.

988-Й РЕЗЕРВНЫЙ БАТАЛЬОН

Он с улыбкой вручил нам отпускные документы и сказал: «Если поторопитесь со сборами, можете поехать со мной к поезду. У вас четырнадцать дней отпуска плюс пять на дорогу».

Мы пели, ликовали; мы обезумели от радости. Пританцовывая, возвратились в хату и начали ожесточенно спорить из-за лезвия, которым брились по меньшей мере шестьдесят раз. Порта поцеловал старую хозяйку прямо в сморщенные губы и пустился с ней в такой пляс, что туфли слетели у нее с ног. Хозяйка кудахтала, как курица, и чуть не повалилась от смеха.

— Вы еще хлеще казаков! — сказала она[43].

В Гомель мы приехали с опозданием на сутки. Поезд с отпускниками в тот день уже ушел, и нам пришлось ждать следующего. Некий унтер-офицер сказал нам, что на фронте кромешный ад. Русские атаковали на фронте от Калинина до бассейна Дона и в некоторых местах прорвались.

— Нам чертовски повезло, уезжаем как раз вовремя, — сказал Порта.

Старик с обеспокоенным выражением лица покачал головой.

— Не забывай, что придется вернуться через две недели, а к тому времени положение вряд ли будет лучше.

— Да замолчи ты, нытик, — напустился на него Штеге. — Выживший из ума старик. Целых две недели дома с матерью. Война может кончиться до нашего возвращения.

Наш поезд отходил в восемнадцать сорок, но мы были на платформе уже к пяти часам. И чувствовали себя королями, показывая полицейским вермахта отпускные документы. В поезде мы нашли хорошее купе. Порта с Плутоном забрались на багажные полки поспать, а мы втроем сняли сапоги и удобно расселись. Постепенно поезд заполнялся шумными едущими в отпуск солдатами. Они укладывались на полах купе и в коридоре. По кругу ходили бутылки шнапса, из многих купе доносились пение и музыка. Порта достал флейту, заиграл мелодию запрещенной песни, нас это завело, и мы во все горло исполнили весь свой репертуар запрещенных и непристойных песен. Никто как будто не возражал. Мы, бывалые вояки, пели, что хотели. Попытайся кто-то сказать что-нибудь, его вышвырнули б в окно без всяких разговоров. Когда поезд тронулся, мы ликующе завопили.

Ночью поезд остановился в Могилеве. К тому времени мы уже утихли, большинство солдат спало и видело сны о своем отпуске. Для многих это был первый отпуск за несколько лет.

Поезд рывком тронулся; но проехав лишь чуть-чуть, остановился снова. Вскоре мы услышали крики, доносящиеся из какого-то вагона, почти тут же двери нашего распахнулись, вошли, тяжело ступая, двое полицейских вермахта в касках и объявили:

— Берите вещи и выходите. Все отпуска отменяются. Русские прорвали фронт, из вас образуют временный резервный батальон и отправят на передовую.

Поднялось жуткое столпотворение. Все зашумели, заорали и потребовали, чтобы полицейские оставили свои глупые шутки.

Но, увы, то была не шутка. Заспанных, разъяренных, нас построили на вокзальной площади: артиллеристов и танковые экипажи слева, прочих — пехотинцев, авиаторов, моряков — справа. Отобрали у нас отпускные документы, потом раздалась команда:

— Колонна — правое плечо вперед — быстрым шагом — МАРШ!

Мы брели всю ночь. Идти по снегу было трудно, в лица нам дул ледяной ветер. Нам все никак не верилось, что с нами вправду сыграли эту невероятно гнусную шутку. Нельзя шутить такие шутки с солдатом. Нельзя снимать солдата с поезда, который везет его в двухнедельный, нелегко заслуженный отпуск, заставлять идти по какой-то проселочной дороге, гнать обратно на фронт под танки, огнеметы, снаряды. Это уничтожало те остатки боевого духа или воли сражаться, какими кое-кто еще мог обладать.