Расследованием установлено… - Георгий Молотков

Конечно, могло быть и так. Но тогда как свяжешь с кражей обмен квартир, тревоги Сердобольского? И случайность это или нет, что Сергей Яковлевич, как рассказывал Труханов, настолько отлично разбирался в старых антикварных вещах, что, даже бегло взглянув на статуэтки, безошибочно определил работу самоучки-камнереза?

Линяшин усмехнулся, вспомнив, как с год назад два раза проводилась экспертиза изъятых у одного махинатора статуэток, которые он перепродал за многие тысячи рублей. Сам он признался, что это подделка, даже приводил доказательства, а авторитетная комиссия экспертов единодушно утверждала: подлинный Фаберже! В конце концов прав оказался махинатор.

Вызов к Климову отвлек Линяшина от воспоминаний. Поколебавшись, он достал из стола заявление Труханова и блокнот с записями. Синяя папка, из которой со временем выросло пухлое уголовное дело, сиротливо лежала на краю стола.

— Сослужи-ка еще раз добрую службу, — сказал папке Линяшин, закладывая в нее заявление и блокнот.

Войдя в кабинет Климова, Линяшин прежде всего бросил взгляд на письменный стол. Если на нем нет груды папок, вороха деловых бумаг, значит, полковник выкроил время для долгого разговора с вызванным подчиненным.

Стол был чист.

— Не похоже на тебя. Человек ты точный, — сказал Климов, предложив Линяшину устраиваться поудобнее.

Фраза эта озадачила Линяшина. Он поерзал в кресле, ожидая продолжения, но полковник молчал.

— Не понял, Василий Николаевич. В чем я виноват? — решился спросить Линяшин.

— А по заявлению Труханова не докладываешь. Почти неделя прошла.

— По заявлению вы дали мне время подумать по дороге в общественном транспорте, не так ли?

— Так-так, — не очень-то охотно согласился Климов.

— А я всю эту неделю был так занят делом Раковского, что общественным транспортом пользоваться не мог, ездил на служебной машине.

— Хитер! Находчив! — Климов весело рассмеялся, и Линяшин понял, что последними следственными материалами по делу Раковского начальство довольно. То начальство, которое над Климовым…

Линяшин коротко доложил о своих соображениях по заявлению Труханова, выразил сомнение, что предстоящая встреча с ним что-либо добавит к уже известному.

— Тут, думаю, надо с другого конца глубоко копать, — подытожил он, но на всякий случай, выжидая, имя Сердобольского не произнес.

— И правильно думаешь! — Климов хитровато сощурил глаза, выдвинул ящик стола, достал несколько скрепленных машинописных страниц.

— По нашей просьбе кое-что о Сердобольском разузнать удалось. Хотя, конечно, ничего ясного нет. Все в тумане прошлого… Сердобольский Сергей Яковлевич, 1906 года рождения, Петербург… Дед по линии отца до революции был владельцем переплетной мастерской, потом — букинистического магазина. Умер в Ленинграде в 1932 году. Второй дед — по матери — долгие годы был хозяином антикварного магазина, судя по рекламным объявлениям в газетах, продавал и изделия фирмы Фаберже… В двадцатые годы, во времена нэпа, Сергей Яковлевич Сердобольский начинал свой трудовой путь в магазине деда, так сказать, на антикварном поприще…

Климов поднял глаза, усмехнулся, заметив, с каким интересом слушает его Линяшин.

— Потом дед разорился. Антикварные вещи настолько упали в цене, что и распродажа их, что называется, с молотка не спасла его, и он до конца дней своих работал в артели. А внук подался… Подожди, подожди, стал бухгалтером, товароведом, был на фронте в Великую Отечественную, сержант-артиллерист, имел ранения и награды. Последнее перед пенсией место работы — начальник отдела труда и зарплаты на заводе. Характеризуется вполне положительно. Честен, добросовестен, куча поощрений, выговоров не имел. Бездетен. Жена и две сестры умерли до 1980 года. С младшей сестрой, Елизаветой Яковлевной, жил в одной квартире. Точнее, в трех разных квартирах, потому что он эти квартиры менял трижды…

— Три раза? — невольно вырвалось у Линяшина.

— Три раза за последние двенадцать лет, — уточнил Климов. — А теперь о родителях… О них очень мало известно. В автобиографиях Сердобольский писал, что мать умерла в гражданскую войну от тифа, а отец, призванный в 1914 году в армию, дослужился до офицера и с врангелевцами ушел из Крыма в чужие края. Дальнейшая его судьба неизвестна. Старый друг Сердобольского знает его еще с тех пор, как он в антикварном магазине деду прислуживал, утверждает, что Сергей Яковлевич в тридцатые годы получал от отца письма. Откуда-то из-за рубежа. И еще он припоминает: где-то в Европе обитал и дядя Сердобольского, младший брат отца. Вот этот-то дядя там свой бизнес имел. То ли магазин, то ли посредническое бюро по купле-продаже какого-то товара. Но, по словам друга Сердобольского, в переписке с ним Сергей Яковлевич никогда не состоял…

— Василий Николаевич, — решил уточнить Линяшин. — Дядя Сердобольского до наших дней не мог дожить. А кто-то назойливо, вопреки желанию Сергея Яковлевича, продолжал писать ему. Мы не знаем, что в этих письмах было — шантаж, угрозы или деловые предложения, но предположительно можно считать: именно из-за этого Сердобольский менял квартиры. То ли хотел дать понять, чтобы отвязались, то ли…

— То ли… — подхватил недоговоренную фразу Климов, — боялся, что вслед за письмом последует и визитер. Ты думал об этом?

Линяшин утвердительно кивнул:

— Не только думал. Боюсь, что визитер уже побывал. Или посланец визитера…

— Да, и это не исключено, — согласился Климов. — А если с этим визитом связаны и кража на квартире Труханова, и переживания Сердобольского, которые привели его в больницу, то нам тем более надо поторопиться с проверкой этой версии. Займись ей, но помни, что Раковский гуляет на свободе. Активно ищет каналы связи с заграницей. С чего бы это? Ведь у него один надежный канал есть — Аллен Калева. Или он что-то не поделил с этой предприимчивой особой?

— Это мы не знаем. Гражданка Аллен Калева часто привозит в Ленинград группы экскурсантов. Таможенные правила нарушила лишь один раз. После официального предупреждения замечаний не имела.

— Это тоже похоже на почерк Раковского, — раздумчиво отозвался Климов. — Научил и ее ловчить, пакостить, открыто не покушаясь на наши законы.

— Скорее всего так, Василий Николаевич. Но если мы хотим обезвредить не только Раковского, но и всех его пособников, торопиться не надо. В прошлом же деле уже было такое — не вырвали с корнем сорную траву. Вот и снова она прет из всякой грязи…

— Грязи многовато, — жестко сказал Климов. — Как бы Раковский жил-существовал, будь в нашей жизни все чисто прибрано, а?

* * *

Раковский познакомился с Аллен в салон-магазине художников. У витрин с изделиями декоративно-прикладного искусства толпились в основном женщины. Бусы, ожерелья, браслеты из янтаря, морских ракушек и полудрагоценных камней, кубки и бокалы, украшенные серебряной сканью, камеи пугали ценой, но привораживали.

Аллен держала в руке кубок, ловя крошечными фианитами, вкрапленными в скань, игру света горящей люстры. Раковский сразу определил — иностранка. Но и на туристку она не была похожа. Никуда не торопилась, кубок рассматривала, явно не приценяясь к нему, а наслаждаясь изяществом работы. Уж кого-кого, а таких людей Раковский видел за версту.

Он приблизился к ней, делая вид, что рассматривает витрины, потом вроде бы неожиданно взглянул на кубок и озарил лицо восторженной улыбкой.

— Прекрасная вещь! Скань — прямо чудо. Как на работах маэстро Фаберже.

— О, да, очень напоминает, — как и подобает приличной женщине перед незнакомым мужчиной, сдержанно улыбнулась и она.

— Семен Борисович Раковский. — Он вежливо склонил голову. — Художник.

— Аллен Калева, — представилась и незнакомка. Весело засмеявшись, добавила: — Не художница. Любительница.

Говорила она по-русски с еле заметным акцентом. Раковский сразу отметил: так говорят русские, выросшие за рубежом.

— Вы иностранка? — деланно изумился он. — Простите, а я вас принял за… новую даму в нашем художественном совете.

Аллен рассмеялась громче, чем требует того приличие. Раковский поддержал ее красивым баритонным хохотком.

Магазин закрывался, и они вышли вместе.

Был пик белых ночей. С Невского туристы тянулись на набережные, повсюду звучала иностранная речь. Семен (они уже перешли на «ты» и имена) был в ударе.

Он в разных лицах, очень смешно меняя голос, походку, изображал тупиц-чиновников в руководстве Союза художников, прошелся и в адрес дам-художниц, уверяя Аллен, что все они старые девы.

О себе он говорил подчеркнуто сдержанно, но так, чтобы его собеседница поняла: вечер с ней проводит незаурядный художник, большой специалист в прикладном искусстве.

— Сейчас, дорогая Аллен, прикладное искусство — это не создание чего-то нового, а возвращение из праха, небытия старого. Я понятно говорю? — грустным голосом спросил он, беря ее за плечи сильными руками.