Лавров - Александр Иванович Володин

знакомого Александра Николаевича Энгельгардта, Лавров называл «ничтожными».

В целом он был прав, когда писал, что «вынес с собою из России скорее репутацию умеренного и несколько педантичного кабинетного деятеля». В кругах радикальной политической ориентации к Лаврову — особенно после критических выступлений «Современника» — действительно относились с известной настороженностью.

Но, с другой стороны, и некоторые стороны в деятельности молодых радикалов не одобрялись Лавровым. Иначе как можно понять содержащиеся в его статьях и лекциях тех лет неоднократные предупреждения против самообольщения, против фанатизма и односторонности, даже продиктованных благородной целью? По убеждению Петра Лавровича, представитель передовой идеи не должен «скользить но науке», не должен делать «вывода на авось», не должен ставить выше истины тенденцию, как бы сия последняя сама по себе хороша ни была.

Вышедший из среды революционной демократии призыв к крестьянскому топору как единственно верному средству решения социальных проблем Лавровым не был ни понят и ни принят. В 1866 году, находясь в заключении, Лавров в стихотворении «Путник» написал о «людях дела», смело прорубающих себе путь в вековечном лесу:

Топоры их блещут в мраке ночи темной;

От ударов грозных стонет лес огромный,

Давят их паденьем ели вековые,

Но не унывают силы молодые.

Мучат и тиранят их лесные боги;

Их все меньше; кровь их льется но дороге;

Идолам смеются; призраков не знают…

Почему бы и ему не встать в ряды «людей дела»? Ответ Лаврова вполне определенен:

В борьбе безнадежной то братья страдают,

То братья мне гибнут, во брата не знают.

Своя своих не познаша? И да, и нет.

Когда члены подпольного общества задумали расширить полулегальную и легальную деятельность, то наряду с другими литераторами (Г. З. Елисеевым, А. Ф. Погоским) они решили привлечь и Петра Лавровича. Слепцов позже свидетельствовал, что желание «расширить влияние на армию», особенно артиллерию, заставило их обратиться к «метафизику» (так некоторые из молодых конспираторов называли тогда Лаврова). Причем Лавров и Елисеев официально не сделались членами подпольной организации, они просили оставить за ними право не брать на себя по обществу никаких обязанностей, могущих отвлечь их от прямого дела, но являться на собрания тайного общества в качестве совещательных членов. «Принимая во внимание разницу в возрасте и житейском опыте, — делал примечательное добавление Слепцов, — мы поняли этот их шаг еще и как исходящий от более старших».

Когда в 1862 году, после ареста Н. А. Серио-Соловьевича и С. С. Рымаренко, активную роль в «Земле и воле» начал играть Н. И. Утин, хороший знакомый Лаврова (Лавров привлек его к сотрудничеству в «Энциклопедическом словаре»), отношение к «метафизику» оставалось все же прежним. Особенно не доверял ему, по словам Л. Пантелеева, радикально настроенный Петр Иванович Боков.

Да и сам Петр Лаврович знал, что полного доверия у своих «братьев», среди которых были и его ученики, он не имеет. Позже Лавров писал: «…В былое время в Петербурге 61 и 62 годов этот кружок (Н. Утина. — Авт.) довольно холодно встретил все мои искренние попытки с ним сблизиться».

В чем же выражалось участие Лаврова в «Земле и воле», пусть даже «ничтожное»? Точно не знаем. Есть, правда, донесения одного из агентов петербургского обер-полицмейстера, сына смотрителя пересыльной тюрьмы, бывшего студента Технологического института Волгина. Тот часто в своих доносах городил вздор, брать их на веру нельзя, проверить же практически невозможно. И все-таки… В марте 1863 года, по словам этого агента, петербургские землевольцы собирались на квартире Лаврова, а в конце апреля Волгин доносит, что Лавров является членом петербургского комитета «Земли и воли». Но можно ли этому верить?

Когда в 1863 году арестовали студента Ю. Ю. Гюбнера (одного из товарищей Рымаренко), то и здесь вышли на след Лаврова. Управляющий III отделением Потапов писал в следственную комиссию князя Голицына: «…Гюбнер знаком с полковником Лавровым, но всеми средствами старался скрыть это».

Так что какие-то связи с подпольем у Лаврова все-таки были. Но по большей части Петр Лаврович действовал, очевидно, на свой собственный страх и риск.

20 сентября 1862 года умер один из декабристов — барон Владимир Иванович Штейнгель. Через несколько дней состоялись похороны. Ко времени выноса тела собрались некоторые литераторы — М. И. Семевский, И. И. Шишкин, М. Д. Хмыров, Лавров, Зотов, педагог Н. X. Вессель. Впоследствии царю было доложено, что Лавров, Семевский, Шишкин, Хмыров и еще два неизвестных лица «сделали демонстрацию» — они настоятельно требовали дозволить им нести гроб на руках. Генерал-майор барон Штейнгель (сын покойного), хотя и не желал допускать этого, но, снисходя к просьбе, согласился, чтобы несли гроб от церкви Косьмы и Домиана до Литейной улицы. Против арсенальной гауптвахты он распорядился было поставить гроб на дроги, но Лавров и его приятели этому воспротивились. Процессия двинулась дальше. У Троицкого моста, поравнявшись с Петропавловской крепостью, против того места, где были повешены декабристы, те же лица потребовали отслужить литию, напомнив тем самым о 1825 годе. Это