Зона обстрела (сборник) - Александр Кабаков

– Ты все придумал, – сказала она. – Ты придумал, что всюду опаздываешь, ты решил, что везде поспеваешь к шапочному разбору… Я знаю, это твоя теория, но она глупая, ты пришел вовремя и еще все успеешь… Вернешься, устроишь все. А я…

– Теперь уже я точно ничего не успею, – перебил он. – И не вернусь, ты что, так и не поняла, что я уже не вернусь? Мы все поспели к шапочному разбору, целая страна, мы всегда начинаем, когда остальные уже заканчивают. А поздние гости вечно скандалят… Ну ладно, что же теперь говорить! Прости.

– Не спеши, – сказала она, – только не спеши.

Он шагнул, оглянулся… Как и следовало ожидать, это была первая жена. Длинное и узкое пальто было на ней, а никакая не куртка, но воротник действительно был меховой, пушистый. Просто он не разглядел в таком свете. Надо было бы вернуться, попрощаться по-человечески, осмотреться – может, и последняя тоже здесь…

Но времени уже не оставалось, и он пошел дальше, не глядя по сторонам, не обращая внимания

на подмигнувшего ему из какого-то тамбура знакомого, который хотел знать все обо всех,

на подругу всей Москвы, было кинувшуюся к нему с объятиями и фальшивым возгласом «Илья!» – ну как можно пожилого человека называть идиотским прозвищем,

на Юрку, неодобрительно, по обыкновению, наблюдавшего очередную ни к чему не ведущую эскападу приятеля,

на начальника, доброжелательно помахавшего рукой из-за каких-то солидных спин возле международного вагона,

и на всех остальных.

68

Ночью с тихим лязгом поехала в сторону дверь, режущий свет ворвался из коридора и тут же перекрылся расплывающимися силуэтами, с таким же лязгом дверь закрылась, зажегся тусклый свет под потолком купе, и он увидел возле своего лица руку, опускающую защелку.

Странно, подумал он, необъяснимо, я ведь сам опустил ее перед тем, как лечь, как же ее открыли снаружи? Или я забыл? Выпил много, забыл, что же это я… Так ведь все пили, сегодня же…

Бабки за квартиру, сказал один из вошедших, шлепнув Ильина ладонью по лбу, слегка, как шлепают плохо соображающего ребенка, бабки за квартиру, за дачу, давай быстро бабки и свободен.

Второй склонился, толкнув в тесноте первого, над столиком, рассматривая лежавший там, рядом с пустой бутылкой и смятой оберткой от бутербродов, бумажник.

Здесь хуйня какая-то, сказал второй, смотри, да, триста баксов и рубли, и все.

Где бабки, спросил первый, бабки, рубишь, деньги куда положил, Игорь Петрович?

Он выдернул из-под головы Ильина подушку, так что задралась простыня и показался матрац.

Я не продавал квартиру, сказал Ильин, все осталось – и квартира, и дача, вам неверно сообщили, больших денег у меня нет.

Лучше ты бы отдал, сказал второй, неловко протискиваясь от столика, меняясь с первым местами, и давил бы себе дальше до Питера.

Ильин приподнялся, чтобы предложить им обыскать все и убедиться, что ни квартиры, ни дачи он не продавал, что ушел, все оставив, как и решил еще когда-то, когда впервые задумался об уходе, но голова закружилась, все же много выпил перед сном, его качнуло, и он сильно ударился всею правой стороной лица – лбом у виска, и скулой, и углом губ, и подбородком – о стальную раму дверного проема, отшатнулся от склонившихся над ним не видимых против света лиц разбойников и снова ударился, теперь уже затылком о металлическую оправу ночника над полкой…

Он вспомнил, как однажды поскользнулся на улице и так же, всею правой стороной лица ударился о столб.

Но тогда было не так сильно, не текла кровь, не капала на матрац, не щипало от крови глаз, и никто не тащил вверх за ворот рубахи, и не бил затылком снова о дверную ручку, потом об угол столика, и не грохотал так поезд по рельсам.

В Бологом открой, тихо сказал кто-то прямо над ухом, открой нерабочую дверь, поняла, мы его ссадим.

Убили, что ль, спросил кто-то

(последний удаленный кусок:

и больше Ильин ничего не услышал.

– Народу будет много, – подумал он, и ему показалось, что он усмехнулся, но губы его уже коченели, и снег уже переставал таять на обращенном к темному небу лице.

– конец вычеркнутого)

издалека.

Чего его убивать, он сам помер, сказал третий голос откуда-то сверху, они часто так, напьется, полдороги не доедет, вылезет дурной и мордой об рельс.

69

Через час будет обратный, на Москву, сказал лейтенант. Хорошо хоть – документы не взяли.

Спасибо, сказал Ильин, спасибо, что не стали всей этой ерунды заводить.

Если у вас претензий нет, нам это тоже не надо, сказал лейтенант и слегка поплыл в сторону, но Ильин сделал усилие, и дежурка встала на место. Он осторожно прикоснулся к повязке – проверить, не просочилась ли кровь.

Не трогайте, посоветовал лейтенант, доедете до Москвы, а уж там в травму сходите.

Спасибо, еще раз поблагодарил Ильин, я вам сразу же за билет вышлю.

Да какой там билет, мы вас так посадим, махнул рукой лейтенант, а без нас в таком виде ни с каким билетом вообще не посадят.

Спасибо, повторял Ильин, большое вам спасибо.

Не за что, сказал лейтенант. Надо же, за сотню баксов человека чуть не убили, отморозки.

Там три было, сказал Ильин, и еще тысяч пять рублями.

Три, говорите, удивился лейтенант и от удивления, видимо, даже подтолкнул Ильина, помог ему быстрее влезть в вагон, три, вот отморозки же беспредельные, ладно, проверим.

Спасибо, лейтенант, до свидания, сказал Ильин, с трудом повернув к провожавшему перевязанную голову.

До свидания, Игорь Петрович, отвечал офицер, больше уж в дороге не пейте, а то снова ударитесь где-нибудь. Ну, и с Новым годом, конечно.

70

Даже сквозь стекло было видно, что мороз установился лютый. Тонкий лед на откосе сверкал искрами, и пар поднимался вдалеке над низкой и широкой трубой.

71

А над паром, в еще совсем темном зимнем утреннем небе бледно светились, катясь друг за другом, высокие огненные круги, катясь и все не настигая плывущий впереди не то челн, не то ковш… Нет, пожалуй, это похоже на глупую птицу, подумал Ильин, глупую птицу, вот что. Вроде утки. И больше ничего. Зря я затеял все это, поздно – догнать не догонишь, только людей насмешишь.

72

Таким образом, Игорь Петрович Ильин завершил все, что должен был завершить, но все же не догнал то, за чем так утомительно, иногда из последних сил, гнался, что иногда уже почти настигал, но рука повисала в пустом пространстве, судорожно сжимались пальцы, ловя воздух, а объект преследования снова раздражающе мелькал перед глазами и постепенно удалялся, и снова Ильин… Нет, не догнал.

73

Что ж, ладно. Он еще раз глянул в окно, на этот большой вечный календарь, который все висел в небе, пока поезд медленно втягивался под навес. На чудовище Несси она похожа, вот на что, подумал Ильин, на придуманное чудовище. И три нуля – просто дымные кольца, выпущенные ловким курильщиком.

Без багажа и с разбитой рожей – так и надо возвращаться в назначенное тебе время, думал он, выходя в город.

На площади почти ничего не изменилось.

На ней я и оставлю моего потерпевшего.

Никуда он не денется.

Последний герой

Одержимым любовью посвящает эту книгу растерянный автор

Пролог

Он, еще голый, сразу шел к стоящей в нише у самой двери маленькой плите, зажигал газ под кофеваркой, с вечера заправленной кофе и залитой водой, – будучи педантично аккуратным и бессмысленно рациональным смолоду, с возрастом приобрел к распорядку и мелким обычаям страсть непреодолимую. Огонь тихо шипел, а он шел в душ, открывал воду несильно – чтобы не будить ее, туго свернувшуюся, спрятавшую в подушке лицо от холодного утреннего солнца, лезущего в комнату сквозь щели старых перекошенных жалюзи.

Она, как всегда, просыпалась тяжело, капризничала. Ну, еще две минутки, просила она, по-детски показывая два указательных пальца, две минутки, ляг со мной, согрейся и меня согрей, пожалуйста, две минуточки.

Кофе остынет, говорил он, ложась, прижимаясь, согревая и согреваясь. Она уже не спала, двигалась, тихо постанывала.

Под окном скреб по тротуару, расставляя маленькие плетеные стулья и тяжелые мраморные столики, знакомый вьетнамец – кафе было слишком дорогое, но в конце недели они иногда ужинали здесь, если заработок был приличный и можно было позволить лишние полсотни, чтобы сразу после еды подняться к себе, лечь, включить вечерние новости, взять в постель бутылочку хорошего белого, обняться, дремать, просыпаться, снова дремать.

Потом, подняв жалюзи, они пили кофе. В окне справа мутно сверкали кони на мосту Александра Третьего, слева заслонял все небо купол Инвалидов.

Он отправлялся на работу. Бобур кипел. Накалялся под берущим дневную силу солнцем корабельный дизель дэка имени товарища Помпиду (старая Володькина шутка вроде названия Парижск). Независимо от того, щедрой или нет казалась публика, к вечеру у каждого из площадных артистов набиралось примерно одинаково – сотни две-три. Ну, за исключением звезд… Избранная им как объект страстного, но бессловного объяснения в любви немецкая или голландская туристка, как правило, тоже очень немолодая, в седой стрижке, охотно подыгрывала, ее товарищи по групповому туру охотно смеялись и клали деньги.