Чужое оружие (Справедливость - мое ремесло - 4) - Владимир Кашин

В конце концов ей повезло. Она остановила такси, и добродушный абхазец, увидев перед собой взволнованную женщину, согласился ехать в Адлер.

Было, конечно, наивным надеяться, что в июле, без предварительного заказа, можно попасть на самолет.

Но Ружена сделала невозможное, и сам начальник аэропорта посадил ее всеми правдами и неправдами в первый же вылетавший на Киев самолет.

IV

И в этот раз Степаниду Клименко застали возле печи.

Она вытерла руки и села на край лавки, бросая недовольные взгляды на непрошеных гостей в милицейской форме.

- Оторвали вас от работы, Степанида Яковлевна, - как бы извиняясь, сказал Коваль.

- Э-э, - махнула рукой на дипломатию подполковника Степанида. - Чего уж там.

Коваль и Бреус сели на другую лавку, возле стола.

- Скажите, Степанида Яковлевна, почему Лагуту называют дезертиром? сразу поинтересовался Коваль.

Пожилая женщина искоса глянула на подполковника.

- Какой еще дезертир?

- Воевать не хотел, Степанида Яковлевна. Родину защищать. Из армии убежал.

- Ему было грех стрелять, - поучительно сказала она. - Даже винтовку в руках держать.

- А вот говорят... при немцах...

- Что там говорят... Кто может плохое о нем сказать? - Степанида сердито уставилась на Коваля. - Люди, - она показала рукой куда-то за стены, - построились здесь после войны. При немцах две хаты всего и осталось: моя да бабы Христи Калиниченко. Но Христя уже в могиле.

- Поэтому и спрашиваю вас, - сказал Коваль.

Степанида Яковлевна помолчала, как бы решая, стоит ли дальше вести разговор. Поправила передник на коленях, выровняла уголочек, пригладила его и снова скрестила руки - загорелые, обтянутые сухой кожей, потрескавшейся.

- Я уже говорила, брат Петро вреда людям не делал. Он в царстве небесном новое рождение получил... И не вам судить его... Он теперь сам судья.

- Вы не поняли меня, Степанида Яковлевна, - мягко заметил Коваль. - Я спрашиваю о вашем соседе не потому, что хочу осквернить память о нем. Нам нужно узнать, кто и почему его убил.

- Сказано: слуга сатаны, прости господи, глаза свои залил и руку на божьих людей поднял. И будет он господом нашим судим, не только вами... Глаза Степаниды злобно блеснули.

Чтобы успокоить ее, Коваль заговорил о ферме, о закрепленных за Степанидой коровах, о заработках. И, только заметив, что она смотрит уже не так сердито, снова спросил о Лагуте:

- Петро Петрович всегда здесь жил? С какого времени вы его знаете?

- Родственники у него в деревне были, но померли. А он после войны построился.

- Проживал один?

- Как перст.

- А когда он здесь впервые появился? - поинтересовался Коваль.

- Не помню. Не оскверню уста неправдой.

- Как немцы пришли, так он сразу и объявился? - спросил Коваль.

- Может, и сразу, - недовольно согласилась Степанида.

- А потом, когда наши Вербивку освободили, он куда девался?

- Он тогда в лесу жил, в тайности... У него от зверства человеческого разум помутился. Из леса почитай что не выходил, все богу молился. А когда после войны к людям возвернулся, просил за них господа. И бог ему открылся, разум вернул, и стал Петро еще больше богу молиться и нас к нему звать...

- Чепиков знал, что Лагута сбежал из армии и всю войну здесь пересидел?

- Сбежал не сбежал, - передразнила Степанида, - это лишь богу одному ведомо. Меня об этом не пытайте и хулы напрасной на брата Петра не валите. Если и впал в какой грех, то не по своей, а по святой воле.

В ожидании новых вопросов она затаилась, зажав в руке уголок фартука.

- Ладно, - согласился Коваль. - Скажите, какие отношения были у вашей Марии с Лагутой? Обоснованно Чепиков ревновал ее?

- Опять за свое! - пробурчала Степанида. - Да, любила она слугу сатаны, мужа своего. Это уже потом между ними разрыв-трава выросла... А брату Петру она сестрой назвалась, греха у них не было.

- Чего же она тогда и днем и ночью к Лагуте бегала? - как бы удивляясь, воскликнул Коваль.

- Горе свалилось. Дите мертвое родила, в больнице сказали - больше не родит... Она и затужила. Я ее к брату Петру послала. Говорю: "Иди как к господу богу. Чего люди не могут, на то господь способен". Брат Петро сказал: "Ивана тоже приведите, пускай оставит гордыню, ибо молитвы одной Марии господь не примет, нужно, чтобы и муж рядом стоял, чтобы и он получил безгрешное рождение от бога, такое же, как и муж святой Марии, которая нам Иисуса Христа родила". Только Иван не захотел вместе с ней у бога дитя просить, отговаривать стал, брата Петра ругал. Ему сатана глаза вином заливал, и не захотел он прийти к богу...

Коваль затронул больное место Степаниды, и она разговорилась.

Вытерла рот темной ладонью и добавила:

- Какие же ревности могли быть? Сатана толкнул его руку...

- Значит, не в ревности дело, - подытожил Коваль, будто соглашаясь со Степанидой.

- Брат Петро святой человек был. Помогать себе в хозяйстве допускал только одну сестру во Христе, у которой муж умер. Вот и приходила она к нему молиться, хотя за мертвых этих и не положено, они у бога новую жизнь получают.

- А кто же она? - поинтересовался капитан Бреус, хотя и знал, о ком идет речь.

- Ну кто... - замялась Степанида.

- Впрочем, можете не говорить.

- Невелика тайна, - решилась все же Степанида. - Ганна. Продавщица наша.

- Правильно, - согласился Бреус. - И часто вы ее здесь видели?

- Не очень чтобы...

- Значит, тайно прибегала...

- От людской молвы. Да и когда ей было - целый день и вечер в ларьке торгует. Если и прибежит, то ночью, поубирает, еду сварит и снова домой бежит...

- В прошлый раз, - переменил разговор Коваль, - вы сказали, что пистолета у Ивана Чепикова не видели. А знали, что зять потерял пистолет недели за две до убийства?

- Он и голову мог потерять.

- Вы не находили оружие в хате или во дворе?

Степанида только плечами пожала.

- А Мария или Лагута?

- Не знаю и не слышала.

- А может, он никакого пистолета и не терял?

- Может, и не терял, - равнодушно согласилась Степанида.

- Ну что ж, - поднялся Коваль, - так и будем считать...

На дворе полыхал июль. Солнце плыло в небе, как раскаленный масленый блин, горячий воздух пропекал через одежду, заманчиво играла мелкой волной синяя река. Горьковато пахла нагретая солнцем лоза, и запах этот напомнил Ковалю детство.

- С этой Клименчихой ногу сломаешь, - словно извиняясь за ее несговорчивость, сказал Бреус. - Ядовитая баба. И не поймешь, в бога она верит или в черта. Мать все же, но и слезинки не уронила. Будто и в самом деле верит, что Мария прямиком в рай отправилась...

- Оставьте, капитан, - недовольно остановил его Коваль. - О некоторых вещах не следует говорить таким тоном. - И, чтобы смягчить свои слова, дружелюбно добавил: - А не искупаться ли нам, Юрий Иванович? Глядишь, и пистолет ненароком в речке найдем. Бывает, неизвестно по каким причинам и за какие заслуги нам помогает господин случай.

Начальник уголовного розыска, который давно изнемогал в своем мундире, с радостью согласился.

Они разделись в лозняке напротив двора Лагуты.

Остывая, перед тем как лезть в воду, они расположились в редкой тени молодых ив, на небольшом камне, утопавшем в высокой траве. Обсудив добытые сведения, оба пришли к выводу, что конечно же Лагута был дезертиром и, прикидываясь юродивым, избежал разоблачения и наказания.

- Об этом нужно допросить еще Кульбачку, - сказал подполковник. - Она была все же самым близким ему человеком... И Чепиков мог кое-что знать о своем соседе...

- А какое отношение к убийству, товарищ подполковник, - разрешил себе спросить Бреус, - имеет то, знал Чепиков о дезертирстве Лагуты или нет?

Дмитрий Иванович не сразу отозвался. Бреус видел, что подполковник задумался о чем-то своем, и замолчал.

Коваль медленно поднялся с камня, вошел в прохладную воду. Уже из речки выкрикнул капитану, задержавшемуся на берегу:

- Смелее, Юрий Иванович! Вода чудесная!.. А что касается вашего вопроса, скажу: именно это и есть для меня самое важное...

V

...Чепиков смотрел в одну точку, на носки своих ботинок, и в который раз повторял:

- Да пойми, Петро! Прошу по-человечески. Нет мне жизни без Маруси. Обоих губишь: и ее, и меня.

Лагута сидел на лавке ровно, прислонившись к стене. Он будто и не замечал Чепикова, а думал о чем-то далеком. Стакан с водкой стоял перед ним полный. Не притронулся он и к колбасе, торопливо нарезанной хозяином дома большими кусками.

Иван Тимофеевич все сказал и теперь уставился на невозмутимого соседа. Молчание становилось для него невыносимым.

- Да выпей ты со мной, хоть пригуби, - быстро заговорил он, чтобы оборвать эту слишком затянувшуюся тяжелую паузу. - По-хорошему прошу.

- Не употребляю я этого зелья, Иван. И Марию твою к себе не зову. Сама идет, спасается.

- Да пойми же ты! Ничего в жизни, кроме нее, не осталось. Чего хочешь ради нее отдам... Не могу смотреть на тоску в ее глазах. Ну нет детей так что из того? Лишь бы она была рядом, как раньше... И не молчала, не смотрела на меня такими глазами, будто я во всем виноват. Хоть нож в сердце, чтобы не видеть такого! Как выпью, только легче и становится... И Чепиков, словно подтверждая сказанное, схватил со стола свой стакан и выпил его одним духом. - Ну выпей, Петро, - еще раз попросил он Лагуту, который и дальше молча и будто свысока наблюдал за ним.