Собрание сочинений. Том 3 - Петр Павленко

Петр Семенович показал рукой, что, мол, возьмет безусловно.

Захарьин продолжал:

— Партизанская война — на народе. Там ваш театр войны. Где горе, где беда — там вы нужны более всего. Партизан — общественный деятель, не забывайте. Не только сражаться, но и воспитывать вокруг себя людей политически. И главное — ни одного дня без борьбы!

Командиром коростелевского отряда назначаю вас. Отдохните и возвращайтесь к себе… Сводки посылайте короткие и правильные. Не бойтесь давать нам советы и предложения, делитесь опытом. Война — это все время поиски нового. Кто зевает — проигрывает. Солдат куется в бою, мы, начальники, — тоже. Кто рассчитывает получить все готовое — ошибается… От неудач не расстраивайтесь. У вас еще будут неудачи, но на этом проверится и отберется народ…

Петр Семенович встал и первый протянул руку этому страшному Захарьину и, — как уж вышло, не помнил, — сказал ему:

— Дорогой товарищ комиссар, золотые твои слова. Так, не разжимая рук, вышли они в коридор, как два родных брата.

Сонные порученцы встали при их появлении.

— Проводите к полковнику Богодухову. Он уже знает.

…Светало, когда, получив все нужные ему сведения, Невский возвращался из штаба.

Где-то близко работали зенитки.

В голубом, но уже потускневшем небе слышен был рокот моторов.

На чистом горизонте нежно розовели зарева горящих деревень.

Невский закрыл глаза.

— А у меня сейчас бой!.. Что-то там — увидеть бы!

4

Чупров благополучно «отбил» у двух колхозов семьдесят пять коней с санями и держал их наготове в лесу. Набег на коней был первой частью налета на полустанок. Немцы, торопясь разгрузить эшелон, быстро собрали десятка два саней по всем соседним колхозам и с конвоем из четырех солдат направили их к полустанку. Не успели те подойти к месту, как их нагнал другой обоз из двадцати саней, с Коротеевым в немецкой форме.

Стали грузиться сразу сорок саней. Час спустя подошел третий обоз, стали грузить и на него.

С последними пятнадцатью санями прибыл Чупров. Начинало темнеть.

— Наше время подходит, — шепнул Чупров Коротееву, который, поминутно козыряя немцам, спокойно выправлял какие-то бумаги на груз и только едва кивнул головой.

Партизаны таскали кули и ящики из вагонов и укладывали на сани. Те, что погрузились раньше, вытянулись на дороге за полустанком, поджидая остальных.

Два солдата, пританцовывая на морозе, стояли в голове обоза.

Все немцы были на самом полустанке, в комнате, где выписывались документы, или у вагонов, возле которых они велели зажечь костры, чтобы видней было отбирать груз.

Чупров прошел вдоль поезда. Ребята стояли, где надо. Коротеев, выправив документы, шел, чеканя шаг, к обозу. Тогда Чупров быстрым и легким движением вынул из-за пазухи гранату и метнул ее в окно станционного здания.

Разом загрохотало и у эшелона. Полетели вверх поленья из костров, затрещали вагоны, вспыхнуло сено, как бы невзначай наваленное у вагонов, и застучали скороговоркой партизанские автоматы.

Чупров, бросив гранату в станционное здание, увидел, что там сразу погас свет, и, прислонясь к ящику, лежавшему на платформе, внимательно держал здание под контролем.

Он не оглядывался на то, что происходит на путях, а вслушивался. Но когда занялся озорным огнем близко стоящий возле него вагон, оставаться на свету стало рискованно, и он отбежал к киоску.

Положение сразу стало яснее.

Поезд горел уже почти весь. Немцы, успевшие живыми выбраться из вагонов, стреляли, укрывшись за полотно дороги.

Слышны были робкие очереди и на дороге, у обоза.

— Федор! — услышал он крик. — Пора или нет?

— Огня мало. Погасят, сволочи, — ответил Чупров.

— Огонь сейчас будет. Спирт загорится.

— Подождем.

Кривоногий Федорченков пробежал, согнувшись, вдоль поезда, бросая бутылки с бензином в настежь открытые вагоны. Огонь сразу повеселел. Миша Буряев поддал огня в хвосте поезда. Коробейник, любивший делать все медленно и точно нехотя, поджег выход из станционного помещения.

— Ну, теперь пора! — крикнул Чупров. — Все ко мне!

И, хоронясь за каждый выступ стены, припадая к земле, партизаны проскочили освещенную полосу и скрылись за домами железнодорожного поселка.

Выстрелы немцев сразу усилились, охватили полустанок со всех сторон, приближаясь к дороге.

— Бегом! — скомандовал Чупров.

Он сбросил с себя длинную волчью шубу, побежал в одной куртке.

— Замерзнешь, Федор, подними шубу! — кричали ему.

— Ничего!.. Хоть на час, да вскачь!

За последним бараком стояли розвальни, запряженные парой коней.

— Груня?

— Я, дядя.

— Сбрось наши лыжи и гони вовсю! Обоз далеко?

— Обоз хорош! — просмеялась Груня, племянница Чупрова, и щелкнула языком. — Ну, родные!..

Кони уже неслись.

Партизаны быстро порасхватали лыжи.

— Целиной!

— Есть целиной!

— А, может, ну их к чертям, пойдем трактом?.. На чем они будут догонять?

— Тихо. Не разговаривать. Пошли целиной.

Когда отошли километра за три, Чупров спросил:

— А что грузили-то, известно?

— «Тринкен» главным образом, выпивку, — не без удовольствия сообщил Федорченков.

— И газеты есть и консервы. Зачем же! Умно подобрано.

— Будет теперь Наталье работеха, — засмеялся Чупров. — Сейчас она это в двадцать пять ящиков позароет, потом не допросишься. Я у нее недавно муки просил, ну, дала она, как говорится, адрес, нашел я то место, копаю — спирт. Я к ней. Ошибка, говорю. Покраснела, бедная. «Извините, говорит, дядя Федор», — и дает мне другое место. Что за чорт! Опять спирт.

— Везет тебе! — сказал Федорченков. — Со мной вот таких чудес никогда не бывает. Хоть бы разок ошиблась.

Выстрелы давно замолкли за спинами партизан, а зарево сильными рывками поднималось, подпрыгивало все выше и выше, часто вздрагивало и темнело.

Точно сговорясь, партизаны не поминали о набеге. Поговорив о том, о сем, о пустяках, они замолчали, потому что итти было трудно, а они устали и были голодны. Но, не глядя на их усталость, Чупров упрямо вел группу по целине.

5

Был вечер. Наталья не зажигала огня. Прислонясь спиною к печи, сидела она на низенькой табуретке и, закутавшись в шаль, громко разучивала наизусть:

— Картошки двенадцать мер на Иваньковском кладбище… двенадцать мер под могилой с чугунным крестом… У колодца на тракте патроны… патроны у колодца на тракте… Керосину пять бочек…

Дверь в сенях шумно раскрылась, вбежал возбужденный Павел.

— Где лыжи?

— Где-то отец схоронил, не знаю. Куда собрался?

— Сбегаю к большой сторожке. Слышно — саней пятнадцать туда прошло, голоса слышны, песни.

— На полатях лыжи. Да и мои сними, вместе сходим, одна боюсь оставаться.

— Боюсь, боюсь, — недовольно проворчал Павел. — Я же говорил, как тебе поступать. Вышла б за Сухова и горя не знала. Да и сейчас в общем не поздно. Вернется он из штаба, отряд наверняка распустит, в Москву поедет. Вот и я бы с тобой.

— Молчал бы уж со своими советами, — сказала Наталья.

Лес был подернут вечернею мглою, все таяло в нем, все терялось, и даже голос падал у самых губ, не распространяясь в воздухе.

Шли осторожно, боязливо. Не доходя версты до старой поляны, где стояла их большая изба, почувствовали запах дыма, и мгла впереди пожелтела.

Пять или шесть костров трещали на поляне, и черные силуэты людей со светящимися головами качались вокруг них.

— Поди-ка, разнюхай, — сказал Павел сестре. — Смотри, только к мужикам особо не суйся, а то дадут тебе пряника.

Но тут же усовестился и, остановив сестру, вышел из леса сам.

Наталья подумала и двинулась следом за ним. И только вышла на поляну, поняла — Сухов здесь.

Он — Наталья увидела сразу — стоял на крылечке, в новом черном полушубке и серой барашковой папахе, и держал речь. Наталья оглянулась — Павла нигде не было, и она одна подошла к последнему костру и стала в сторонке, за чьими-то санями, груженными мясом.

Поляна напоминала колхозный рынок в канун базарного дня. Тесными рядами стояли розвальни, груженные мясом и мукою. Мычали телята. Попискивали в лукошках куры. Из раскрытых кадушек розово-белыми комьями выглядывала мороженая клюква. В пахнущих сушками рогожных кулях поблескивала рыба. На кулях лежали завернутые в тряпье винтовки, а у двух саней торчало по станковому пулемету. Коростелевские партизаны и приехавшие с ними вступать в отряд новички набивали патронами пулеметные ленты и сушили у костров валенки. Мальчишки, приехавшие со старшими, возбужденно носили воду, наливали ее в черные, прокопченные на кострах ведра, набрасывали тулупы и одеяла на прозябших коней и, перекликаясь друг с другом, помогали отцам стряпать ужин.