Восход Ганимеда - Андрей Ливадный

— Заткнись и делай, что тебе говорят! — Глаза главаря вдруг налились кровью. — Это моя страна и мой товар, а Зураб перестал выполнять договор! Его танки теперь будут служить мне, раз он не смог вовремя доложить, что тропа перекрыта!

* * *

На позициях взвода тоже слышали звук мотора, но приближался он не со стороны брода, а от городка.

— Вижу «мерс», — доложил по рации наблюдатель. — Пылит сюда.

— Игорь, следи за тем берегом! — приказал Рощин своему заместителю и пошел к выходу из КП.

Действительно, вниз по склону от горного села пылил одинокий черный «Мерседес».

— Стрижелов, Логвин, за мной, — коротко бросил Рощин, машинально пригладив короткий ежик седых волос. Сорок два — солидный возраст для воздушно-десантных войск.

Машина притормозила, не доехав до блокпоста метров триста. Рощин остановился, глядя, как открылась обширная дверь и оттуда вылез здоровый для своей национальной принадлежности таджик в спортивном костюме и неизменной тюбетейке. В другой момент капитан, может быть, и улыбнулся бы, глядя на это издевательство над одеждой, но обстановка не располагала — вслед за молодым представителем местного клана, чье широкое лицо лоснилось от пота, вылезли еще двое похожих на него и по габаритам, и по одежде, быков.

Откровенно говоря, Сергей не любил жителей Азии. По своей наглости и развязности они могли поспорить с любым «чехом», но те были смуглыми, сухощавыми и хоть походили на бойцов, а эти вызывали чувство, схожее с брезгливостью, какое испытываешь к шакалам, роющимся в облепленных мухами остатках тигриного ужина.

— Салам, начальник… — Таджик остановился в двух шагах от Рощина, широко расставив ноги.

— Здравствуйте, — коротко ответил капитан, спокойно и испытующе посмотрев на здоровенного, нависающего над ним детину. Был Рощин ниже его сантиметров на тридцать, но едва ли уступал в силе и ширине плеч. О ловкости говорить не приходилось — не с чем оказалось сравнивать.

Пауза начала затягиваться.

— Машины едут… — не то сообщил, не то пожаловался таджик, прислушиваясь к отдаленному рокоту. — Надо пропустить, а? — Он вопросительно посмотрел на офицера.

Рощин прищурился, глядя в его маленькие, похотливые, чуть раскосые глаза, и медленно покачал головой.

— У меня приказ, — коротко и однозначно ответил он. — Если это едут обычные машины — мои бойцы их осмотрят и пропустят.

— А если нет? — сощурился в ответ посетитель.

— Тогда мы их задержим.

— Зачем задержим?!

— У меня приказ, — повторил капитан. — Есть соглашение между Москвой и Душанбе.

Слова офицера произвели на таджика самое тягостное впечатление.

— Слушай, Душанбе, что Душанбе?.. Душанбе далеко, Москва — вообще… — Он даже чуть присел от волнения. — Давай смотри, никто вокруг! Душанбе не видит, Москва не видит, два мужчины бьют по рукам, якши?! — С этими словами он открыл принесенный с собой кейс и на вытянутых руках протянул под нос Рощину.

«Очень своеобразный способ дипломатии… — с трудом сдерживая подкатившую к горлу ярость, подумал капитан. — Ясно, МГИМО он не кончал, зато пробороздил окрестные горы и равнины на своем „мерсе“, раз мешает в кучу и „якши“, и „салам“. Космополит хренов…»

В «дипломате» ровными стопками лежали десятидолларовые купюры. «Тысяч двадцать, — прикинул Сергей, спиной ощущая, как напряглись двое страховавших его сзади бойцов. — Дешево за нашу кровь…»

— Закрой чемодан, а то баксы просыпешь… — спокойно, негромко произнес он, но бойцы за спиной, которые хорошо знали своего взводного, еще больше напряглись от этой тихой, будто не со зла оброненной фразы.

Таджик, еще не сообразив, в какую сторону зашли переговоры с русским капитаном, послушно закрыл кейс и разогнулся, глупо и нагло ухмыльнувшись.

Капитан Рощин слыл в дивизии командиром спокойным, даже уравновешенным, но существовали в его жизни вещи, которых он не прощал.

Слишком много крови было пролито на его глазах: он видел ребят, сгоревших в танках на безымянном блокпосту в Дагестане после налета чеченских «духов», он погибал вместе со своим взводом в Абхазии, форсировал Терек и брал Грозный, он видел и пережил такое, что не укладывалось ни в человеческий разум, ни в кадры хроники — никуда, потому что не существовало в природе настоящей цены одной-единственной жизни, как не было меры для того количества человеческого горя и отвращения к войне, которое смогла бы вместить в себя память конкретного человека…

Но самыми страшными в жизни офицера оставались моменты, когда вся эта кровь вдруг начинала рваться наружу, выплескиваться из тайников души…

Таджик, пытавшийся купить капитана, встретившись взглядом с Рощиным, понял это, но слишком поздно для себя…

Удар ноги, обутой в шнурованный армейский ботинок, пришелся точно в переносицу. Голова таджика мотнулась назад, как в кино, издав глухой чавкающий звук, словно от пощечины, а Рощин уже пружинисто приземлился на обе ноги, будто и не трогался с места. Только его глаза еще больше посерели от вырвавшейся наружу ярости. Не останавливаясь, он ухватил за ворот обмякшего детину и поволок его к машине, словно куль с дерьмом.

Два сопровождавших того охранника дернулись было вперед, но моментально остыли, встретившись взглядом с бешеным русским, что волок к машине их бея. Кейс, ручка которого оказалась зажата в сведенных судорогой, скрюченных пальцах неудавшегося взяточника, волочился по пожухлой траве склона, подскакивая на камнях.

Рощин остановился около машины и разжал пальцы.

— Мы не продаемся, — произнес он, обращаясь к двум телохранителям, когда грузное тело их хозяина безвольно сползло на сухую, исстрадавшуюся без дождя землю. — Вам надо еще пару тысчонок лет пасти своих овец и глотать гашиш, чтобы понять — почему. Если нам в спину будет сделан хоть один выстрел, сровняю с землей ваш поселок к чертовой матери… — Он говорил тихо, внятно, а гул с той стороны реки все усиливался, приближаясь к позициям роты…

«Дождь так и не пошел…», — с досадой подумал капитан, возвращаясь к КП.

Сзади испуганно хлопнула дверка и мягко заурчал мотор.

На душе Рощина вдруг стало муторно, будто он только что окунулся в чан с дерьмом.

«Вот потому ты до сих пор не генерал», — язвительно подсказал внутренний голос.

* * *

— Это была попытка дать взятку, да? — заинтересованно осведомился замминистра, с трудом заставив себя оторвать взгляд от плоского экрана фирмы «SONY», на котором только что развернулось прелюбопытнейшее с его точки зрения действо.

— Да, — сухо и односложно ответил Барташов, который уже не пытался скрыть своего волнения: ситуация становилась неуправляемой — в игру вступили не предусмотренные сценарием силы, а у него не было способа как-то радикально воздействовать на ход событий, разве что прекратить всю операцию и предупредить капитана Рощина о той ловушке, в которую спустя некоторое время должен был угодить его взвод. «Да и поддержку с воздуха нужно обеспечить…» — подумал генерал, оборачиваясь к собравшимся на площадке. Конечно, за срыв испытаний его никто не погладит по голове, но ведь сюда идет бронетанковая колонна! Еще минута промедления, и там, внизу, начнут убивать ребят из российского погранвзвода.

— Господин командующий! — решительно обратился он к стоявшему рядом генерал-полковнику. — Я считаю необходимым отложить испытания и вызвать поддержку с воздуха. Нужно также предупредить капитана Рощина об изменении оперативной обстановки, чтобы он мог подготовиться к отражению танковой атаки.

— Ты в своем уме, Барташов? — Генерал обернулся и уничтожающе посмотрел на Николая Андреевича. — Это БОЕВЫЕ ИСПЫТАНИЯ, ведь так?

— Да, но соотношение сил… там внизу всего один взвод!

— И ваш супербоец, не так ли, генерал? Там РОБОТ, достоинства и потенциал которого вы так рекламировали. Вот и посмотрим, на что он способен. — Произнеся это, командующий демонстративно повернулся к двухметровым стереоэкранам, на которые продолжало транслироваться изображение с позиций окопавшегося у блокпоста взвода.

— Караван на подходе. Головной дозор двигается к переправе. Танковая колонна возобновила движение вдоль берега. — Это был голос наблюдателя, позиция которого располагалась чуть выше площадки на отвесном выступе скалы.

Барташов побледнел еще больше, но заставил себя поднять взгляд.

Что он мог сделать в данной ситуации, черт побери? Признаться в собственной фальсификации? Расписаться во лжи, сказать им, что Лада вовсе не робот? Николай Андреевич понял, что оказался заложником собственной лжи…

«Ты кто, карьерист или патриот?» — внезапно всплыли в его памяти слова Колвина.

Патриот… Он хотел сделать как лучше, хотел, чтобы наука наконец достигла той высоты, когда обыкновенные ребята перестанут умирать среди политых кровью скал…