Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В начале вечера Гребенка познакомил меня с каким-то господином, бывшим в это время (это было чуть ли не в 1837 году) одним из главных сотрудников «Библиотеки для чтения». Фамилию этого господина я не припомню. Он имел очень почтенный и глубокомысленный вид и, вместо белья, шерстяную красную фуфайку, которая виднелась из – под галстука и высовывалась из-за рукавов.
Языков обращал на себя всеобщее внимание своими забавными рассказами и многих смешил до упада.
За ужином ему пришлось сидеть рядом с сотрудником «Библиотеки для чтения» в шерстяной фуфайке. Сотрудник изъявлял не только величайшее уважение к Языкову, но обнаруживал перед ним какую-то робость, как перед авторитетом.
– Позвольте спросить, – отнесся он к Языкову, – я имею честь говорить с нашим знаменитым поэтом Николаем Михайловичем Языковым?
– Так точно, – отвечал Языков, скромно потупя глаза и нимало не задумавшись.
– Очень лестно и приятно познакомиться, – сказал сотрудник, протягивая ему свою руку.
Языков, нисколько не смущаясь, пожал ее.
– Не подарите ли вы нас каким-либо новым произведением? – продолжал сотрудник.
– Да у меня есть много набросанного, – отвечал Языков с чувством достоинства, – но все это надо привести в порядок… Я все собираюсь и все откладываю.
Этот разговор был подслушан многими, и к Языкову стали обращаться с разными вопросами как к поэту, его однофамильцу. Языков выдерживал свою роль довольно удачно. Некоторые смешливые выскочили из-за стола…
Сотрудник «Библиотеки для чтения», после нескольких минут молчания, крякнул и снова отнесся к Языкову:
– Смею ли обратиться к вам, Николай Михайлович, – начал он, – с покорнейшею просьбою. Я сотрудник «Библиотеки для чтения», и если бы вы удостоили украсить наш журнал каким-либо хотя небольшим произведением, вы сделали бы истинное удовольствие Осипу Ивановичу Сенковскому, глубоко уважающему ваш талант.
Языков наклонил голову в знак благодарности за лестное мнение о нем Сенковского и отвечал, что в настоящую минуту он ничего обещать не может, но что со временем, может быть, когда что-нибудь обработает, и так далее…
– И самая надежда на получение от вас чего-нибудь будет льстить нам, – отвечал сотрудник.
В эту минуту многие не выдержали и покатились со смеху; но ужин кончился, и гром отодвигаемых стульев заглушил этот смех.
Где теперь этот сотрудник? Вспоминает ли он о своей встрече с знаменитым поэтом Языковым? И кто знает, может быть, в каком-нибудь повременном издании появится его статейка под названием: «Воспоминание о поэте Языкове». Вот будет клад-то для наших почтенных библиографов и для г. Геннади, так неудачно редактировавшего последнее издание Пушкина и заставившего воскликнуть Соболевского:
О, жертва бедная двух адовых исчадий.Тебя убил Дантес и издает Геннадий!
После ужина все оживились еще более. Гребенка начал напевать малороссийские песни, а Шевченко подплясывал под свои родные звуки.
В описываемое мною время кроме литературных собраний, о которых я упомянул, были еще известные немногим литературные небольшие сходки любителей, еще, так сказать, домашним образом занимавшихся литературой. К таким собраниям принадлежали вечера в квартирах у А. А. Комарова и кадетского капитана Клюге фон Клугенау. Они назывались серапионовскими вечерами (Гофман у нас был тогда в большом ходу). На этих вечерах наши серапионы читали по очереди свои сочинения. К числу их принадлежал и П. В. Анненков, впоследствии получивший в литературе известность изданием Пушкина и критическими статьями.
В доме у Николая Аполлоновича Майкова, бросившего меч для кисти и палитры, сходились также еще тогда темные любители искусств и литературы, из которых иных ожидала светлая Литературная известность. Тринадцати – или четырнадцатилетний сын Майкова Аполлон обнаруживал уже тогда значительный литературный талант. Из его стихотворений, из опытов брата его Валериана и из трудов друзей дома Майкова и любителей литературы, между прочим И. А. Гончарова, – составлялись целые книжки, которые отлично переписывались, переплетались и показывались гостям Майкова.
И. А. Гончаров, без сомнения, много способствовал развитию эстетического вкуса в Аполлоне Майкове. Если я не ошибаюсь, к числу сотрудников майковского рукописного альманаха принадлежал и г. Дудышкин, ныне соиздатель г. Краевского по «Отечественным запискам».
Я усердно посещал все литературные вечера и сборища, которые уже начинали прискучивать мне, и убедился только в том, что за литературными кулисами так же нехорошо, как и за театральными… Я уже смотрел на литераторов, как на обыкновенных смертных и совсем перестал трепетать перед литературными авторитетами. На Кукольника я даже начал посматривать несколько с юмористической точки зрения. Он в это время стал беспрестанно появляться в различных кафе и ресторанах, окружаемый толпами любознательных офицеров различных полков.
Раз вечером я застал его у Доминика председательствовавшим за круглым столом, за которым сидели разные офицеры. Перед поэтом стояла бутылка пива и бутылка портера. Он мешал пиво с портером и ораторствовал.
В это время он был проникнут любовью – конечно, идеальною – к одной значительной даме (об этом он намекал) и писал свою поэму «Марию Стюарт». Вероятно, в Марии Стюарт он изображал ее, а в Риццио самого себя, хотя уже он вовсе не походил на Риццио: он значительно постарел, обрюзг, и лицо его приняло неприятный отек.
Он рассказывал офицерам о своем идеале.
– Она ходит по Летнему саду, – говорил он восторженным тоном, – вдоль и поперек, и я хожу вдоль и поперек. Что ни взгляд – то стихотворение. Двенадцать стихотворений в одно утро вынес.
И поэт вслед за тем выпил стакан пива и остановился. Один из офицеров толкнул другого и произнес в благоговейном изумлении:
– Слышишь ли – двенадцать в одно утро!
– А-а-а! – воскликнул Кукольник, увидев меня, щурясь и прикладывая руку к бровям, – это ты!.. Я сначала и не узнал тебя, – мы с тобой теперь видимся редко… Ты – Краевский…
Кукольник произнес последние слова таким тоном, как бы хотел сказать: «Ты пропащий человек!»– и махнул рукой.
Я говорил уже, что с г. Краевским он никак не мог сойтись. Г. Краевский не признавал в нем таланта, во-первых, потому, что Сенковский, Греч и Булгарин кричали о его гении, а во-вторых, потому, что вся пушкинская партия была очень равнодушна к поэзии творца «Рук», «Роксолан» и прочего.
В «Литературных прибавлениях к Русскому инвалиду» появлялись о Кукольнике неблагосклонные отзывы. Он знал, что я принимаю участие в газете ему враждебной – и вот что означало восклицание: «ты – Краевский…»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});- Письма русского офицера. Воспоминания о войне 1812 года - Федор Николаевич Глинка - Биографии и Мемуары / Историческая проза / О войне
- Воспоминания о блокаде - Владислав Глинка - Биографии и Мемуары
- Лейтенант Хвостов и мичман Давыдов - Владимир Шигин - Биографии и Мемуары
- Зеркало моей души.Том 1.Хорошо в стране советской жить... - Николай Левашов - Биографии и Мемуары
- Сталин. Вспоминаем вместе - Николай Стариков - Биографии и Мемуары
- Свидетельство. Воспоминания Дмитрия Шостаковича - Соломон Волков - Биографии и Мемуары
- Чудное мгновенье. Дневник музы Пушкина - Анна Керн - Биографии и Мемуары
- Мысли и воспоминания Том I - Отто Бисмарк - Биографии и Мемуары
- Пеле. Исповедь влюбленного в жизнь - Пеле - Биографии и Мемуары
- Изгнанник. Литературные воспоминания - Иван Алексеевич Бунин - Биографии и Мемуары / Классическая проза