От снега до снега - Семён Михайлович Бытовой

в бюро Далькрайкома, письма соратникам по партизанской борьбе.

Переходим в другую, такую же, как первая, небольшую комнату крестьянской избы, вместившую, казалось, десятки стран, где побывал Александр Александрович — борец за мир. Испания, Франция, Англия, Китай, Швеция, Чехословакия, Польша, США...

Вот Фадеев на Всемирном конгрессе писателей в Мадриде; на трибунах конгрессов мира в Варшаве, Стокгольме, в Париже.

Вглядываешься в фотографии и, кажется, слышишь его громкий, чуть певучий, пламенный голос борца и трибуна.

И вдоль стен — книги, книги, книги... Сотни изданий «Разгрома», «Молодой гвардии», «Последнего из удэге» на разных языках мира.

И отдельно, рядом с последним портретом матери, — книги с дарственной надписью: «Милой маме — с любовью», «Маме — на добрую память», «Милой маме».

«Моя родная мать, — писал он, — рядовая фельдшерица, не раз жертвовала собой ради спасения других. К ней за сотни верст ездили мужики советоваться не только о медицинских, а и о своих жизненных и общественных делах; даже староверы, которые не признавали медицины и не лечились у матери, ездили к ней советоваться, когда она уже работала в городе, для чего им нужно было проехать 150 верст на лошадях и 200 верст поездом».

Родственники прислали в музей много личных вещей писателя. Рядом с ними — старенькая кожаная сумочка Антонины Владимировны с ее документами.

«Это село родное и для меня, — писал Фадеев, — лучшие годы детства и юности связаны у меня с Чугуевкой».

Мы идем через улицу на развалины древней крепости, густо заросшие тонким орешником и дикими травами, где в детстве со своими сверстниками играл Саша. Тут на крепостных валах времен Бохайского царства он находил уединение и часами просиживал над томиками Гоголя, Пушкина, Некрасова — старых сытинских изданий.

— Помню, — рассказывал один из близких друзей Фадеева, Семен Яковлевич Коваль, — когда мы заставали Сашу за книгой, он усаживал нас рядом и читал вслух то «Тараса Бульбу», то «Медного всадника», и так красиво читал, что мы, крестьянские мальчишки, больше привыкшие к озорным играм, нежели к книгам, часами готовы были слушать.

Я думаю, что без Чугуевки, раскинувшейся в самом сердце Уссурийского края, среди древней, непроходимой тайги и горных хребтов Сихотэ-Алиня, где по соседству с русскими жили родовым строем дикие в ту пору племена гольдов и удэге, не было бы того могучего фадеевского таланта, каким он во всю свою мощь проявился в «Разгроме» и в «Последнем из удэге».

Отсюда и его сердечная привязанность к родному краю, прекрасной матери-земле, питавшей животворными соками все его творчество.

Даже в «Молодой гвардии», написанной на другом, не «родном» для писателя материале, много от Фадеева-дальневосточника, от владивостокских «соколят». Через годы со страниц «Молодой гвардии» он обращается к сверстнику и другу детства Григорию Билименко: «Друг мой, друг мой! Я приступаю к самым скорбным страницам повести и вспоминаю тебя...»

Поздним вечером, когда над зубчатой грядой лесистых сопок загорелся закат, я долго сидел в комнате за столом и, охваченный волнением, решал: что же написать — очерк, статью, воспоминание?

И если в этих беглых путевых записях есть и то, и другое, и третье, то иначе, вероятно, нельзя было их написать.

Ведь чем больше я думал о сегодняшней Чугуевке, тем упорнее память возвращала меня и к далекому и к более близкому прошлому, к тем счастливым для нас дням, когда мы жили рядом с Фадеевым на берегах Амура и Тихого океана...

...Воспоминания так завладели мной, что я даже не заметил, как показался вдали мыс Пронге. Уже совсем ясно была видна отливающая густой синевой тайга на его крутых склонах, сбегающих к воде уступами. Вправо от него, над темными увалами, стоит огромная гора Маркрам с тупой, гладкой, как голец, вершиной.

Итак, больше четырех часов мы пересекали Амур.

———

Поселок Нижнее Пронге начинается у самого берега на южном склоне мыса и уходит к небольшому горному перевалу. Северный его склон с голыми каменистыми складками врезан в лиман. Только поднявшись на мыс, можно увидеть, насколько раздалось устье Амура у последнего штормового плеса. Где-где, а тут редкая птица сразу, одним махом, перелетит этакую ширь. Сероватые чайки — мартыны, эти неутомимые труженики морей, — и то, долетев до половины, садятся на волны отдыхать и, отдохнув, летят дальше к другому берегу.

В начале века, до того как бухту облюбовали русские рыбопромышленники, в Пронге находилось небольшое нивхское стойбище. Нивхи промышляли кету и горбушу, вялили их на вешалах, впрок заготовляли юколу. Нивх без лосося — как русский без хлеба. В устье Амура рыба не переводилась. Правда, год на год не приходился, но и в год «малой рыбы» ее хватало, чтобы перебиться зимой, какой бы долгой она ни была. Поэтому самыми счастливыми месяцами в жизни нивхов считались (старики считают и ныне) «тен и вота лон» (июнь — месяц приготовления юколы из горбуши) и «лыги вота лон» (сентябрь — месяц приготовления юколы из кеты).

Мыс Пронге — издревле священное для материковых (амурских) нивхов место. По их суеверному убеждению, там обитали духи воды, и ежегодно, перед летней и осенней путинами, нивхи приходили на зеленый мыс и в присутствии шамана совершали обряд жертвоприношения, прося у духов богатого улова.

Я еще встречу стариков нивхов, которые помнят это.

В день нашего приезда в Пронге рыбокомбинат работал с перебоями в одну неполную смену. Говорили, что у мыса Джаоре все еще не утих шторм. Косяки горбуши раскидало, а ту, что успели загнать в садки, нельзя «перелить» в кунгасы и доставить на комбинат. Правда, с ближних заездков пришло несколько кунгасов с рыбой, но это слишком мало, чтобы загрузить завод. Только один консервный цех вырабатывает в сутки более 50 000 баночек горбуши в собственном соку или рагу из лососевых — отличного деликатеса, превосходящего по вкусу марокканские сардины.

Часами простаивали и засольный цех, и икорный. Мастерицы-икрянщицы в белоснежных халатах и шапочках сидели на дворе, греясь на солнце, которое уже начало закатываться за горизонт.

Старый мастер-засольщик, много лет проживший в Пронге среди нивхов, когда Валерий напомнил ему, что ихтиологи предсказали «большую горбушу», ответил:

— Ихтиологи, говоришь? Может, надо было сходить перед путиной на мыс с пол-литром «сучка» к большому богу воды, тот бы точно все рассказал. — И громко рассмеялся, довольный, что так метко пошутил.