Кортни. 1-13 (СИ) - Смит Уилбур

Майкл почувствовал, как у него сдавило горло: девушка наклонилась, подбирая его прожженную шинель, и в утреннем свете на мгновение блеснули ее маленькие упругие ягодицы, словно пара страусовых яиц. Он смотрел так напряженно, что заслезились глаза, а когда она снова повернулась к нему, увидел сквозь шелк в месте соединения упругих юных бедер темный треугольник. Это гипнотизирующее темное пятно оказалось в шести дюймах от его носа, когда девушка осторожно набросила шинель на обожженное плечо, что-то приговаривая, как мать разговаривает с больным ребенком.

Майкл уловил только слова froid и brыle[66]. Она была так близко, что он чувствовал ее запах — естественный запах здоровой молодой женщины, вспотевшей от быстрой езды, смешивался с ароматом духов, напоминавшим аромат высушенных розовых лепестков. Майкл попытался заговорить, поблагодарить ее, но дрожал от шока и боли. Губы тряслись, и он смог издать лишь неразборчивые звуки.

— Mon pauvre[67], — проворковала она и отступила на шаг. Ее голос звучал хрипло от тревоги и напряжения, и у нее было лицо феи с огромными, темными кельтскими глазами. Майкл подумал, не острые ли у нее уши, но их скрывали густые темные волосы. Волосы взбивало ветром, они вихрились — густые пружинистые завитки. Кельтская кровь придавала коже девушки цвет старой слоновой кости, а брови были такие же густые и темные, как волосы.

Она снова заговорила, но Майкл не удержался и опять посмотрел на заманчивый темный треугольник внизу. Она заметила, куда направлен его взгляд, и ее щеки мгновенно порозовели; девушка подхватила с земли свою грязную юбку и обвязала вокруг талии, а Майкл страдал теперь больше не от боли, а от смущения из-за своей нескромности.

Рев «сопвича» Эндрю над головой дал обоим передышку, и они с благодарностью стали смотреть, как Эндрю делает круг над полем. Как только девушка поправила юбку, Майкл с трудом, неуверенно встал и помахал Эндрю. Он видел, как тот с облегчением поднял в приветствии руку. Зеленый «сопвич» пролетел всего в пятидесяти футах над ними, и в нескольких ярдах от них упал зеленый шарф, в который было что-то увязано.

Девушка подбежала к шарфу и принесла его Майклу. Он развязал конец шарфа и криво улыбнулся, доставая серебряную фляжку. Отвернул крышку и поднял фляжку к небу. Увидел в открытой кабине блеск белых зубов Эндрю. Тот поднял руку в перчатке и повернул к аэродрому.

Майкл поднес фляжку к губам и дважды глотнул. Окружающее затуманили слезы, Майкл ахнул, когда небесная жидкость потекла ему в горло. Когда он опустил фляжку, девушка смотрела на него. Он и ей предложил выпить.

Она покачала головой и с серьезным видом спросила:

— Anglais?

— Qui… non — Sud Africain[68].

Голос его дрожал.

— Ah, vous parlez franзais[69]!

Она впервые улыбнулась, и это производило не меньшее впечатление, чем ее жемчужный маленький зад.

— A peine — с трудом, — быстро ответил он, по опыту зная, что утвердительный ответ обрушит на его голову поток французской речи.

— У вас кровь.

Ее английский был ужасен; он понял, что она сказала, только когда она показала на его голову. Майкл поднял свободную руку и коснулся слабой струйки крови, вытекающей из-под шлема. Посмотрел на вымазанные кровью пальцы.

— Да, — подтвердил он. — Боюсь, целые ведра крови.

Шлем спас его от более серьезной раны, когда он ударился головой о край кабины.

— Pardon?

Она посмотрела на него, не понимая.

— J’en ai beaucoup[70], — перевел он.

— А, вы все-таки говорите по-французски!

Она захлопала в ладоши — мило, по-детски радостно, и собственнически взяла его за руку.

— Идемте, — приказала она и щелчком пальцев подозвала жеребца. Конь продолжал щипать траву, делая вид, что ничего не слышал.

— Viens ici tout de suite, Nuage! — Она топнула. — Немедленно сюда, Облако!

Жеребец взял в пасть клок травы, демонстрируя свою независимость, и неторопливо подошел.

— Пожалуйста, — попросила девушка, и Майкл подставил ладонь под ее ногу и подсадил ее в седло. Она оказалась очень легкой и проворной.

— Давайте.

Она помогла ему, и он сел позади нее на широкий круп жеребца. Она взяла руку Майкла и положила себе на талию. Тело под его пальцами было крепким и упругим, и Майкл сквозь ткань чувствовал тепло.

— Tenez — держитесь, — сказала она, и жеребец направился к калитке в дальнем конце поля, ближайшей к шато.

Майкл оглянулся на дымящиеся обломки «сопвича». Остался только капот двигателя, дерево и ткань сгорели. Майкл почувствовал глубокое сожаление: они прошли вместе долгий путь.

— Как вас зовут? — спросила через плечо девушка, и он снова повернулся к ней.

— Майкл. Майкл Кортни.

— Мишель Кортни, — попробовала произнести она и добавила: — А я мадмуазель Сантэн де Тири.

— Enchantй, mademoiselle[71]. — Майкл помолчал, чтобы подготовить очередной перл на своем вымученном школьном французском. — Сантэн[72] — необычное имя, — сказал он и почувствовал, как она напряглась под его рукой. Он торопливо поправился: — Исключительное имя.

Неожиданно он пожалел, что недостаточно внимательно относился к урокам французского: из-за потрясения ему приходилось сосредоточиваться, чтобы следить за последующим быстрым объяснением.

— Я родилась через минуту после полуночи в первый день 1900 года. Значит, ей семнадцать лет и три месяца, она на самом пороге превращения в женщину.

Тут он вспомнил, что его собственной матери едва исполнилось семнадцать, когда он родился. Эта мысль так подбодрила его, что он сделал еще один глоток из фляжки Эндрю.

— Вы моя спасительница!

Он не шутил, но прозвучало это так глупо, что он приготовился услышать в ответ насмешливый хохот. Но она с серьезным видом кивнула. Его чувства к ней соответствовали собственным быстро возникающим чувствам Сантэн.

Когда-то ее любимцем, кроме жеребца Нюажа[73], был тощий бродячий щенок, которого она нашла в канаве, окровавленным и дрожащим. Сантэн вылечила его, заботилась о нем и любила, но месяц спустя щенок погиб под колесами армейского грузовика, направлявшегося на фронт. Эта смерть оставила в душе Сантэн глубокую пустоту. Майкл был худ, в обгорелой грязной одежде и, казалось, умирал с голоду; она чувствовала, что кроме телесных ран он страдал и от ран душевных. В его удивительно чистых голубых глазах чудилось глубокое страдание; он дрожал — так же, как когда-то ее щенок.

— Да, — решительно сказала она, — я позабочусь о вас.

* * *

Шато, если смотреть на него с земли, оказался гораздо больше, чем виделся с воздуха, и намного уродливее. Большая часть окон выбита и заколочена досками. Стены изрешечены осколками, лужайки — в воронках от снарядов: прошлой осенью имение оказалось в пределах досягаемости немецкой артиллерии, прежде чем союзникам удалось снова оттеснить немцев за гряду.

Большой дом казался печальным и заброшенным, и Сантэн извинилась.

— Наших работников забрали в армию, большинство женщин с детьми бежало в Париж или Амьен. Нас всего трое.

Она приподнялась в седле и на другом языке отрывисто сказала:

— Анна! Посмотри, кого я нашла.

Из огорода возле кухни к ним двинулась коренастая, приземистая женщина, с широкими плечами и огромными бесформенными грудями под грязной блузой. Густые темные волосы с седыми прядями убраны в пучок на темени, лицо красное и круглое, как редиска, голые по локоть руки — толстые и мускулистые, как у мужчины, и в земле. В большой мозолистой руке она несла пучок репы.