Грон. Трилогия - Роман Злотников

Эсмерея еще несколько мгновений подождала, не будет ли продолжения, затем осторожно спросила:

— Культурой чего?

Грон тихо рассмеялся и вдруг лизнул палец и ласково провел им по ее губам.

— Так, ничего.

Эсмерея несколько мгновений наслаждалась этой странной и незнакомой для нее лаской, затем инстинктивно вытянула губы и, ухватив его палец, чуть прикусила его. Он поднял другую руку и погладил ее по волосам, щеке, очень нежно, так, как до сих пор ее не гладил никто. И Эсмерея вдруг почувствовала, что ее сердце дало сбой. Он наклонился и прикоснулся губами к ее шее, затем его губы скользнули вниз, задержавшись на синяке, растекшемся по плечу (последний вечер с центором).

Измененный, чьи руки уже нежно ласкали ее грудь, покачал головой:

— Бедная ты моя…

Его губы закрыли ее рот, не дав ей возможности что-то произнести и испортить волшебство. О Творец, ТАКОГО с ней не было еще ни разу. Она привыкла к тому, что секс — это похоть и грубость, что руки, сжимающие ее грудь, делают это больно и нетерпеливо, что ей в лицо бьет вонь изо рта, что лежащий на ней самец сопит и похрюкивает. Она привыкла к этому и научилась получать удовольствие вопреки тому, что мужчины грубы, похотливы и неуклюжи, как псы или кабаны. Но оказалось, что это не так. Что мужчина может быть совершенно другим…

Его руки, казалось, были везде. И они не насиловали, а ласкали, открывая перед ней незнакомые ранее источники наслаждения. О Творец, впервые в жизни с ней случилось это еще до того, как мужчина вошел в нее. И то, что она испытала, стоило тысячи обычных ночей…

А потом он оказался на ней и, заглянув ей в глаза, произнес:

— Закрой глаза, в эту ночь я сделаю тебя счастливой. — И на нее рухнули звезды…

Сбагр окинул настороженным взглядом окружающую пустыню и вновь уставился на гладкую поверхность возвышающейся перед ним Скалы. Наконец-то они достигли цели, к которой шли все эти десять лет. Вот только он не чувствовал от этого никакой радости. Потому что для него это означало — предать Командора. Пусть даже Командор хотел этого сам. О боги, как все перевернулось!

К исходу первого дня они остановились на отдых в небольшом распадке. Сюда уже долетало дыхание Великой пустыни. Горы почти кончились. Завтра они должны были выйти в пески.

Сбагр выбрал этот распадок оттого, что на его дне был родник. Демонстративно не замечая Грона, он отдал распоряжения по устройству лагеря, а сам уселся на камень точить меч. Он делал это каждый вечер вот уже на протяжении двадцати лет. И не было занятия, успокаивающего его больше, чем вот так водить точильным камнем по надежному лезвию. Грон подошел неслышно и сел рядом. Сбагр не подал виду, что заметил это. Некоторое время они молча сидели, один занятый своим делом, а второй вроде как не делающий ничего особенного, но тем не менее одним своим присутствием раздражающий первого. Наконец Сбагр не выдержал и, ухватив меч за рукоять, повернулся к Грону:

— Чего тебе надо, Измененный?

Грон встретил его злой взгляд абсолютно спокойно:

— Почему ты так нервничаешь, Сбагр?

— Я? Мне абсолютно плевать на тебя, если б ты не маячил у меня под носом… вернее, я с удовольствием перерезал бы тебе глотку…

— Ну так что? — Грон усмехнулся. — Почему же ты этого не делаешь? Неужели из-за страха перед ней? — Он коротким кивком указал на Эсмерею, которая с крайне независимым видом наблюдала за двумя солдатами, впервые за все время с момента бегства из Ллира устанавливавшими для нее походный шатер.

Раньше его устанавливали всего один раз, четверть назад, когда небо побаловало горы редким дождем, да и она оказалась в этом шатре только для того, чтобы удовлетворить похоть центора. Сбагр криво оскалился. Страха не было, был расчет. Весь сегодняшний день Сбагр прикидывал, что произойдет, если он приведет Грона к Скале лично, в одиночку. Конечно, надо было еще отыскать дорогу до Скалы, но эта задача представлялась Сбагру не очень сложной. Как добраться до Сумерка, он уже знал, а там достаточно отыскать кого-нибудь, кто имеет отношение к Ордену, и сообщить, что в его руках находится Измененный, и проводник найдется сам. Хотя… За время этого путешествия он достаточно насмотрелся на порядки в Ордене. И вполне могло бы случиться так, что после его сообщения об Измененном остатки его отряда однажды утром не проснулись бы, попив с вечера вкусного вина или отведав доброй стали, а Измененный продолжил бы свой путь с каким-нибудь другим сопровождением или тоже не проснулся бы вместе с ними. Во всяком случае, он сам трижды подумал бы, прежде чем пропускать Измененного через все линии охраны и защиты Скалы. Однажды тот уже показал, чем это может кончиться. Тем более что он сам вышел им навстречу, а чем еще может быть вызван такой поступок, как не желанием без потерь преодолеть защиту, а уж потом… Впрочем, в Скале это неизвестно. Да и бойцы Измененного… Хотя за прошедшие сутки никто из его ребят так и не обнаружил ни одного из них, но это совершенно не означало, что их нет…

— Знаешь, Сбагр, — голос Измененного был спокоен и даже задумчив, — ты напоминаешь мне большинство моих сержантов.

Они, так же как и ты, следуют за командирами, не особо задумываясь о том, насколько хорошо или плохо то, что они делают. Высокие размышления о добре и зле не для них, добро для них то, что помогает выжить своим и убить больше врагов. Они никогда глубоко не задумываются над тем, что за человек стоит перед ними в строю, умен он или глуп, образован или не умеет даже писать, талантлив или бездарен. Он для них всего лишь меч, который может надежно защитить спины товарищей или, наоборот, самая опасная брешь во всем десятке. И будь ты хоть трижды талантлив, если ты слабо держишь в руках меч или тебя можно запугать, задавить, заставить растеряться и потому легко убить, то ты — дерьмо.

— А разве это не так?

— Так, — согласился Грон, — причем не только для тех, кто стоит в строю. Для тех, кто никогда не брал в руки меч, это не менее важно. Люди привыкли сбиваться в стаю и чувствовать рядом надежное плечо другого. И сила Корпуса именно в этом: «Мы заботимся о Корпусе — Корпус заботится о нас». — Грон мгновение помолчал. — Знаешь, раньше я много размышлял о том, почему люди не любят талантливых. Принято считать, что все дело в зависти, свойственной посредственности, но мне кажется, это не так. Почему тогда эта зависть распространяется в основном на тех, кто умнее? А столь же яркий талант в военном деле, гонках колесничих, гладиаторских боях, наоборот, вызывает не отвращение, а преклонение. Мне кажется, что дело во многом объясняется тем, что люди инстинктивно чувствуют, что эти «умники» не очень-то хотят подставлять свое плечо. А если у них появляется такое желание, если они становятся в общий строй, пусть не с мечом в руках, а поддерживая других своим талантом, своими мозгами, то эта зависть и неприязнь сразу же притухают. — Он умолк.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});