Все романы в одном томе - Фрэнсис Скотт Фицджеральд

Томми, наклонившись к Николь.

Объяснение дала его соседка, сидевшая с другой стороны:

– Слова сочинила Кэролайн Сибли-Бирс, а этот парень написал музыку.

– Quelle enfanterie![84] – пробормотал Томми, между тем как исполнитель перешел ко второму куплету, намекавшему на другие склонности боязливой дамы. – On dirait qu’il recite Racine![85]

Леди Кэролайн – по крайней мере внешне – не обращала никакого внимания на исполнение своего творения. Снова взглянув на нее, Николь оценила умение этой дамы произвести впечатление – не положением, не индивидуальностью, а всего лишь позой, придававшей ей невероятную самоуверенность. Но есть в ней что-то опасное, подумала Николь, и ей представилась возможность утвердиться в этой догадке, когда гости вышли из-за стола. Дик продолжал сидеть со странным выражением лица, а потом вдруг с неуместной горячностью выпалил:

– Мне не нравится эта английская манера оглушительным шепотом высказывать всякие намеки.

Леди Кэролайн была уже на полпути к выходу, но при этих словах развернулась, подошла к нему и негромко, но так, чтобы слышали все, отчеканила:

– Ну, смотрите – сами напросились: вы здесь долго оскорбляли моих соотечественников и мою подругу Мэри Мингетти. Я же всего лишь сказала, что в Лозанне вас видели в сомнительной компании. Кого это могло оглушить? Разве только вас самого.

– Так надо было бы еще громче, – сказал Дик, немного припозднившись с ответом. – Значит, по-вашему, я – пользующийся дурной славой…

Его прервал Голдинг.

– Идемте! Идемте! – раздался его громоподобный голос, и грозным напором мощной фигуры он стал вытеснять гостей из салона. Выходя за дверь, Николь заметила, что Дик по-прежнему сидит за столом. Она негодовала на леди Кэролайн за ее абсурдное заявление и равным образом на Дика за то, что притащил ее сюда, за то, что напился, за то, что обнажил наконечники своих иронических стрел, за то, что позволил унизить себя. Не меньше была она недовольна и собой, потому что понимала: всецело завладев Томми Барбаном, она первая вызвала раздражение англичанки.

Минуту спустя она увидела Дика на мостике – он беседовал с Голдингом и, судя по всему, прекрасно владел собой. А еще через полчаса, поняв, что его нигде нет, она забеспокоилась, прекратила какую-то замысловатую малайскую игру с веревочкой и кофейными зернами и сказала Томми:

– Я должна разыскать Дика.

Еще во время обеда яхта снялась с якоря и взяла курс на запад. Прозрачный вечер обтекал ее с обеих сторон, мягко урчали дизельные моторы. Когда Николь дошла до носовой части, внезапный порыв весеннего ветра растрепал ей волосы, и она мгновенно испытала облегчение, увидев стоявшего у флагштока, наискосок от нее, Дика. Он тоже заметил ее и сказал безмятежным голосом:

– Какая чудесная ночь.

– Я беспокоилась, – отозвалась она.

– О, ты беспокоилась?

– Не говори со мной так. Как бы мне хотелось сделать для тебя что-нибудь приятное, Дик, пусть бы даже это был какой-нибудь пустяк. Но что?

Отвернувшись от нее, он уставился на звездную вуаль, висевшую над горизонтом, за которым простиралась Африка.

– Верю, что так оно и есть, Николь. Иногда мне даже кажется, что чем незначительней был бы этот пустяк, тем большее удовольствие он бы тебе доставил.

– Зачем ты так, Дик? Не надо.

Его лицо, бледное в сеявшейся с небес белой звездной пыли, которую море ловило и швыряло обратно в сверкающее небо, было лишено малейших признаков ожидаемого Николь раздражения. Это лицо можно было даже назвать отрешенным. Постепенно, как шахматист на фигуре, которую собирается передвинуть, Дик сосредоточивал свой взгляд на Николь. Так же медленно он взял ее за руку и притянул к себе.

– Говоришь, ты меня погубила, да? – ласково спросил он. – Значит, мы оба погибли. А тогда…

Похолодев от ужаса, она вложила и другую свою руку в его ладонь. Ну и пусть, да, она последует за ним – в этот миг безоговорочного душевного отклика и самоотречения красота окружавшей ее ночи ощущалась особенно остро – пусть…

…Но руки ее вдруг сделались свободными, и Дик, повернувшись к ней спиной, тяжело вздохнул.

По лицу Николь потекли слезы. Несколько мгновений спустя она услышала чьи-то шаги; это был Томми.

– Вижу, вы его нашли! Николь уже было подумала, что вы прыгнули за борт, Дик, из-за того, что эта английская шлюшка вас отчитала, – сказал он.

– За борт? Неплохое решение, – спокойно отозвался Дик.

– А что, – поспешно подхватила Николь, – давайте стащим у них спасательные пояса и прыгнем. Пора уж нам дать себе волю и выкинуть что-нибудь эдакое, впечатляющее. Я давно чувствую, что мы живем слишком скучно.

Томми переводил взгляд с Дика на Николь и обратно, словно принюхивался, пытался учуять в ночном воздухе настрой, воцарившийся между ними.

– Давайте пойдем и спросим у леди Всезнайки-под-хмельком, что делать. Уж она-то в курсе всех новейших веяний. Надо бы выучить наизусть ее шлягер про адскую даму. Пожалуй, переведу его на французский – он будет иметь бешеный успех в казино и принесет мне целое состояние.

– Томми, вы богаты? – спросил Дик, когда они возвращались на корму.

– Сейчас – не то чтобы очень. Мне надоело заниматься маклерством, и от дел я отошел, но у меня остались кое-какие надежные акции, которые я держу записанными на друзей. Так что дела идут неплохо.

– У Дика тоже, – подхватила Николь. От наступившей запоздалой реакции на случившееся у нее подрагивал голос.

На юте, подгоняемые вихрем, исходящим от исполинских рук Голдинга, танцевали три пары. Николь и Томми присоединились к ним, и Томми заметил:

– Кажется, Дик стал много пить.

– Да нет, умеренно, – ответила Николь, храня лояльность мужу.

– Есть люди, которые умеют пить, а есть такие, которые не умеют. Дик явно не умеет. Вы бы не давали ему пить.

– Я?! – в изумлении воскликнула она. – Чтобы я указывала Дику, что ему делать и чего не делать?!

Когда яхта подошла к каннскому рейду, Дик по-прежнему казался отсутствующим, сонным и был молчалив. Голдинг, гигантскими руками, словно буями, ограничив ему фарватер, усадил его в моторку, при этом уже сидевшая в ней леди Кэролайн демонстративно перешла на другое место. На причале он поклонился ей на прощание с преувеличенной церемонностью и, похоже, собирался выдать напоследок какую-нибудь едкую сентенцию, но Томми крепко сдавил ему руку и повел к машине.

– Я довезу вас домой, – предложил он.

– Не стоит беспокоиться, мы возьмем такси.

– Да мне это лишь доставит удовольствие, особенно если вы меня еще и приютите.

Откинувшись на заднем сиденье, Дик всю дорогу оставался молчалив и неподвижен, пока машина, миновав желтую глыбу Гольф-Жуана и Жуан-ле-Пен, где ночи напролет играла музыка и