Вторая мировая война - Анатолий Уткин

В честь дня рождения Гитлера жители Берлина получили фунт мяса, полфунта риса, полфунта бобов, фунт сахара, немного молотого кофе и банку консервированных фруктов. Было ощущение, что это последняя раздача продовольствия. Образовались огромные очереди. Именно тогда и начался систематический обстрел города, что привело к жертвам среди мирного населения.

Записаны последние распоряжения Гитлера. Если Германия будет разделена смыканием советских и западных войск, Дениц будет руководить северной частью, а фельдмаршал Кессельринг — южной. День был отмечен последней большой союзной бомбардировкой города. Но все — если не говорили, то думали — о том, что русские уже менее чем в 30 километрах от города. Сикофанты советовали Гитлеру укрыться в Баварских Альпах, в Оберзальцбурге. Гитлер во второй раз за всю историю своих контактов с Йодлем обратился к нему не по вопросам ведения военных действий (первый случай произошел, когда у Йодля скончалась жена): «Йодль, я буду сражаться до тех пор, пока рядом со мной стоит хоть один верный солдат, а потом я покончу с собой».

После отбытия бонз женский персонал собрался вокруг Гитлера со шнапсом в его небольшом личном кабинете. Ева Браун сидела рядом с секретаршами. Гитлер делал вид, что зол на нее за прибытие из Оберзальцбурга. Ее встретили молчанием, о ней знали, но спросить никто не осмелился. Но спросили, не собирается ли Гитлер покинуть Берлин — самолеты в Темпельгофе готовы к вылету. Гитлер покачал головой. «Я не могу. Если бы я так поступил, то чувствовал бы себя как лама, крутящий пустое молельное колесо. Я должен поддерживать решимость здесь, в Берлине — или исчезнуть». Это было первое признание Гитлером поражения. После того, как Гитлер удалился, Ева Браун повела остальных наверх, в старую рейхсканцелярию, где на диске граммофона была лишь одна пластинка — довоенная «Красные розы принесут вам счастье». Танцевали даже Борман и доктор Морель. Всех отрезвил близко разорвавшийся советский снаряд, и компания возвратилась в бункер.

В вечеру гости разошлись. Некоторые — чтобы уже никогда не вернуться — Кейтель, Йодль, адъютанты, личный врач. По радио Геббельс вещал, что «фюрер находится в Берлине, он никогда не покинет Берлин и он будет защищать Берлин до последнего». В Берлине оставались Геббельс, Риббентроп и Борман. Гиммлер был занят теперь тем, что встречался с представителем Всемирного еврейского конгресса Мазуром, а затем с шведским графом Бернадоттом. Геринг готовился принять рейх в наследство. Шпеер спасал от разрушения берлинские мосты. Электросистема огромного города не работала, трамваи остановились, метро закрылось. Комендант с охотой раздавал пропуска желающим покинуть столицу. Снаряды вспахивали Унтер ден Линден, Вильгельмштрассе, район вокруг рейхстага. Гитлер не мог поверить, что это залпы не дальнобойной артиллерии.

В этот день в Хорватии последние германские части начали отход на север. Союзная авиация бомбила в Северной Италии мосты в районе Адидже и Брента, отрезая отходящие германские части. Гиммлер, спасая себя, договорился о передаче семи тысяч женщин из Равенсбрюка шведскому Красному кресту. В этот же день были умерщвлены двадцать еврейских детей и двадцать советских военнопленных, взятых из Аушвица в Нойенгамме для медицинских опытов. Англичане были всего в нескольких километрах от Нойенгамме. На следующий день французы входят в Штутгарт, а польские части берут Болонью. Гитлер приказал генералу СС Штайнеру пробиться к северному пригороду Берлина Эберсвальде и восстановить оборонительные позиции: «Вы увидите, что русские потерпят величайшее поражение в своей истории перед воротами Берлина. Категорически запрещено отходить на запад. Офицеры, не подчинившиеся абсолютно этому приказу, должны быть арестованы и расстреляны на месте. Вы, Штайнер, отвечаете за исполнение этого приказа». Но на Западе, в Руре в этот день сдались в плен 325 тысяч солдат и офицеров вермахта во главе с 30 генералами и фельдмаршалом Моделем.

Гиммлер, теперь командующий как группой армий «Висла», так и рейнской группировкой, предложил Бернадотту сдаться западным союзникам, но не русским, «чтобы фронт западных держав заменил германский фронт».

В Берлине

А окровавленные армии Жукова не знали усталости. Позади злосчастные Зееловские высоты, впереди столица страны, ворвавшейся в наш, пусть не самый обустроенный, но родной дом; столица страны, принесшей нам неисчислимое море горя, порушенных судеб, миллионы могил. Впереди Берлин, этим все сказано. Жуков первоначально предполагал выйти к восточным пригородам Берлина к 19 апреля, но на четвертый день наступления был еще в тридцати километрах от германской столицы. Несколько минут на обед и снова в бой. Этот порыв 1-го Белорусского фронта натолкнулся на пригородные дома, ощетинившиеся фаустпатронами. Вейдлинг ввел 56-й корпус в Берлин, в Кёпеник-Бисдорф. Это означало, что бой предстоит смертельный.

А Конев почти безмятежно шел своим путем. Броня крепка, и его танки были действительно быстры. Рыбалко и Лелюшенко оторвались от своих пехотинцев на большое расстояние. Они загнали в тупик старую знакомую — 4-ю танковую армию вермахта (правда, бледную тень прежней всесокрушающей силы), прошли часть зоны ответственности 9-й армии Бюссе и видели на дорожных указателях два хорошо известных указания — Цоссен и Потсдам. Небольшой Барут не мог быть серьезным препятствием для танковой элиты, и с его взятием дорога на Цоссен стала свободной в час пополудни 20 апреля. Оставался открытым, зияющим открытым, левый фланг. Что, если части германской 9-й армии повернут направо и отсекут золотые танки Рыбалко и Лелюшенко? В ответ на звонок Рыбалко Конев говорит неправдоподобно спокойно: «Не беспокойся, Павел Семенович. Не беспокойся из-за отрыва от пехоты. Спокойно иди вперед». Конев посылает на прикрытие фланга 28-ю армию Лучинского. В этот день неукротимый Рыбалко прошел почти 40 километров. А Лелюшенко еще больше, едва не пятьдесят.

И все же будущее осложнялось, эйфория коротка. Справа по пути движения Конева встал упрямый Штремберг (его обрабатывала авиация), слева не сдавался Жадову Котбус. Щекотливая ситуация. Можно ли рваться вперед, не обезопасив тыл? Такой вопрос могли задавать лишь смиренные души. Конев был прост, упрям и крепок, и тайная мечта владела им. Потому-то он, несмотря ни на что, послал своим танковым героям радиограмму, не допускающую двусмысленности: «Лично товарищам Рыбалко и Лелюшенко. Категорически приказываю вам прорваться в Берлин сегодня вечером. Доложите об исполнении. 19.00 часов 20.5.45, Конев». Побеждают только такие маршалы. Его танки теперь приближались к Цоссену, оставляя позади германскую 4-ю танковую армию.

Но великий Жуков был сделан из не менее крутого теста. В 11 утра 20 апреля Жуков поспешил на именины Гитлера. Суровый маршал не мог остановиться, он мстил за полегших в бескрайних полях и за свою порушенную деревню. Впервые его артиллерия готовилась бить прямо по Берлину. Это сейчас не так ощутимо, но тогда, когда пехота узнала, что впервые их артиллерия бьет по германской столице, ее охватил приступ ликования. Генерал-лейтенант Колмогоров отдал приказ: «По логову врага, Берлину, — огонь!» В небо пошли трассирующие пули солдатского салюта.

Инженеры феноменально быстро ремонтировали пути от Кюстрина на Берлин, на платформы ставили огромные осадные орудия, захваченные в Силезии. В первой половине дня 20 апреля взят Бернау (любой, кто знаком с Берлином, знает этот пригород, тогда городок в 12 километрах к северо-востоку от центра). Свободно вздохнул Богданов — его танкистам надоело маневрировать между орудийными стволами, теперь они выходили на любимый простор. Два его корпуса начали обходить германскую столицу с севера. 5-я ударная армия Берзарина (будущего коменданта Берлина) приступила к очистке еще одного пригорода — Штраусберга. Через несколько часов его добычей станут пригороды Ладенбург и Цеперник — выход к центру с северо-востока. Другие части Жукова устремились в направлении Ораниенбурга — на северо-запад от берлинского центра. А позади завершалось окружение 9-й германской армии Бюссе (ее остатков) и 56-го танкового корпуса Вейдлинга.

Сопротивление все еще было значительным. Да, в небе уже не было некогда всемогущих люфтваффе. Но за каменными добротными немецкими домами наряду с малозначащим фольксштурмом на пути были и такие части, как 1200 солдат СС из личной охраны Гитлера. И все же Жукова уже не остановить, 20 апреля был его день. Фактически синхронно с радиограммой Конева Рыбалко и Лелюшенко радиоприказ поступил штабу 1-й гвардейской танковой армии от Жукова: «Катукову, Попилю. 1-й гвардейской танковой армии поручается историческая миссия: первыми ворваться в Берлин и водрузить Знамя Победы. Вы лично отвечаете за исполнение. От каждого корпуса послать одну из лучших бригад на Берлин и издать следующие приказы: не позднее 04.00 часов утра 21 апреля любой ценой прорваться в пригороды Берлина и сразу же передать для Сталина и для прессы сообщение об этом. Жуков». Никто не «похитит» у Жукова приз его жизни, плод его нечеловеческого упорства, бездонной работы и военного гения. Приглашая мировую прессу, он как бы обходил Сталина (если тот заартачится). Отныне Берлин находился под постоянным огнем артиллерии Жукова, но к победе его могли привести лишь гусеницы его танков.