Перед зеркалом. Двойной портрет. Наука расставаний - Вениамин Александрович Каверин

быть, тебе с Талей сто лет жить. А мне всего-то два-три годочка осталось.

Незлобин в изумлении уставился на нее:

– Сто лет?

– Ну да. Ты думаешь, я ничего не вижу? Тут уже только какой-нибудь дебил не догадался бы. А я еще, слава богу, не дебил.

Незлобин подхватил мать на руки и стал носить ее по комнате, как ребенка.

– Милая, умная мама, – говорил он, смеясь и целуя ее. – Самая умная, хорошая, золотая мама! Конечно, никуда не поеду, останусь с тобой.

Она отбилась наконец.

– А как отец ее? – спросил он.

– Отец как отец. Служит сторожем на заводе. Я и видела его, может, два раза. Все молчит. Ты небось голодный?

– Не очень. Я тебе кое-что привез. Чаю, пожалуй, выпил бы.

И он достал из заплечного мешка буханку хлеба и бутылку постного масла.

Елена Григорьевна хотела узнать все о его болезни, и он за чаем рассказал ей о новокаиновой блокаде.

– Щадящая диета. Белый хлеб, а я его третий год в глаза не видел.

– А у нас выдавали. Я получила и говорю хозяйке: «Как вкусно!» А она отвечает: «Да, вы знаете, я когда-то ела».

– А кто твоя хозяйка?

– На Мотовилихе работает.

В Мотовилихе были заводы.

– Он мастер, а она не знаю кто. Иван Иваныч и Надежда Петровна.

– Ты меня с ними познакомишь?

– Сейчас они уже спят. Завтра познакомлю.

– Хотелось бы завод посмотреть.

– Да тебя туда и не пустят.

– А вот и пустят. У меня есть разрешение.

Он лег рано, встал поздно, когда хозяева уже ушли, а мать сидела за работой, кроила, чтобы не разбудить его стуком машинки. Днем он зашел к сестре и не застал ее дома.

– В театре, – сказала женщина, убиравшая номер.

Он пробежался по городу, заглянул в редакцию и убедился в том, что его корреспонденции знают, а один из сотрудников даже вырезает их и хранит в отдельной папке. На витринах для газет кое-где висели афиши, извещавшие о том, что в Доме культуры выступает с лекцией известный журналист М., которого он немного знал еще до войны. Лекция называлась пышно: «На правом фланге, за Полярным кругом». На правом фланге как раз сражался Северный флот, и Незлобин решил пойти, тем более что, к его удивлению, журналист выступал два раза в день. Он пригласил и Елену Григорьевну.

– Некогда, много работы, – сказала она, и он, пообедав, побродил по городу, посидел на берегу Камы. К пристаням, большой и маленькой, подходили и уходили пароходы, медленно проплыл огромный плот, на котором стоял домик, и в домике, очевидно, жили, потому что из трубы валил дым, а на бревнах играли дети.

Да, это был именно тот журналист М., который мелькнул в Полярном прошлой весной. Незлобин даже вспомнил, где они встретились и поговорили – у магазина в «циркульном» доме. Правый фланг фронта, перерезавшего всю страну, действительно обрывался на Крайнем Севере, но о чем мог рассказать человек, который провел на этом фланге несколько дней?

Лекция, очевидно, имела успех, иначе она не была бы объявлена за неделю вперед. Первый раз она читалась в три часа дня, хотя все, казалось, были заняты в рабочее время.

Тем не менее публики было много, и Незлобин не получил бы места, если бы не показал кассирше корреспондентский билет. Он сидел в первом ряду, и М., без сомнения, узнал его и немного смутился, но быстро оправился и начал рассказывать талантливо и со знанием дела. Мешал ему, пожалуй, только недостаток вкуса. Можно было не злоупотреблять звучными морскими выражениями. Можно было не повторять, что он находился «на предельном крае фронта, который начинается с золотых песков Черного моря, а кончается гранитными скалами на берегах Северного Ледовитого океана». И уж совсем странными показались Незлобину патетические восклицания. Но вообще лекция была совсем недурна. М. говорил, как трудно сражаться на скалистой земле и в воздухе за Полярным кругом, о том, как возвращаются покрытые оледеневшим снегом подводные лодки, как быстро меняется погода. Рассказал почти без ошибок о знаменитой батарее Поначевного, перепутав, правда, его фамилию, о стремительных атаках маленьких катеров и, наконец, о последнем часовом, который, впрочем, был не столько часовым, сколько символической, замыкающей лекцию фигурой.

Рассказ продолжался два часа, и М., казалось, ничуть не устал. «Семижильный», – подумал Незлобин, вспомнив, что журналист выступает два раза в день.

После лекции он снова посидел над Камой, а потом, узнав у портье, в каком номере остановился М., зашел к нему.

Должно быть, журналист ждал кого-то другого, потому что неосторожно сказал: «Войдите», и, войдя, Незлобин увидел на кровати деньги. Это было бы неудивительно, если бы они неровными грудами не покрывали всю кровать, от спинки до спинки.

– Простите…

– Здравствуйте, я вас видел. И пожалел, что мы не встретились, может быть, мне удалось бы убедить вас не ходить на лекцию. Мне было стыдно перед вами, – искренне сказал М., покраснев и торопливо набрасывая на кровать покрывало.

– Да что вы! Вы хорошо рассказывали, – возразил Незлобин. – Только фамилию командира перепутали. Он не Плачевный, а Поначевный. И тогда ваша шутка по поводу забавного противоречия между его мужеством и фамилией как-то не звучит.

– Спасибо. Но мне перед вами стыдно, – повторил М.

– Почему же стыдно? Пускай здесь, в тылу, узнают, как трудно воевать на Крайнем Севере. Впрочем, везде воевать трудно.

Они дружески