Шевалье (Рыцари). Книги 1-3 - Жюльетта Бенцони

гроша за душой никогда не женится на дочке зодчего-строителя?

Тут раздался голос Реми, который незаметно вернулся с кухни:

— Могу вас заверить, что с этой стороны вам бояться нечего.

Все повернулись к нему, и он залился краской, но со своей позиции не отступил.

— Скажи-ка нам, мальчуган, с чего ты это взял? — спросила бабушка с мягкостью, выдающей ее любовь к внуку. Он же, глядя на все эти вопрошающие лица, только скромно улыбнулся:

— С того, что я наблюдал за ней, бабушка. Я бы не стал рассказывать об этом, если бы сейчас не решалась судьба моей сестры. Сегодня я убедился, что сердце ее уже занято, и если бы даже король предложил ей свою любовь, она бы ему отказала.

— Хорошенькое сравнение! — пробурчала Матильда. — Наш сир вообще не замечает женщин!

— Тот, кого она любит, тоже.

— Как это понимать? — спросил Матье.

— О, это очень просто: она любит тамплиера. Это означает...

— Мессира Оливье де Куртене! — выдохнула мать. — Я и сама могла бы догадаться: когда он в прошлом году приходил сюда, я застала Од за тем, что она подсматривала в полузакрытые ставни спальни, но я предпочла бесшумно уйти и ничего ей не сказала. Никто не властен над своим сердцем, и всегда грустно, если влюбляешься безответно...

— Вот почему я прошу вас, батюшка, не выдавать замуж Од: она будет несчастной. А вот если вы доверите ее нашей тетушке Бертраде, она будет в полной безопасности, ибо безнадежная любовь — это могучая защита, ограждающая от любой грязи. При дворе Маргариты Наваррской она будет так далеко от него, как если бы их разделяло море. Дом Храма недалеко отсюда, а Нельская башня — на другом конце Парижа. Все знают, что никогда ни один тамплиер не ступит за ее порог.

Матье слушал сына, не прерывая, взвешивая его аргументы. А глаза Жулианы наполнились слезами:

— Это означает, что я больше не увижу дочь...

— Ты видишь меня всегда, когда захочешь, — возразила Бертрада. — И Од сможет приходить к тебе, когда у нее не будет работы. В общем, если вы согласитесь, она будет принята при дворе будущей королевы Франции. Это кое-что да значит. И я научу ее всему, что знаю, и сделаю своей наследницей. Она получит участок в Пассиакуме[190], который оставил мне покойный муж вместе с домиком на улице, близкой от бакалеи моего племянника... да еще и сбережения. Что скажете?

— Надо поразмыслить, — проговорил Матье, чья защита слабела перед убедительными аргументами свояченицы. — Знаете, женушка, если Од выйдет замуж за Алена, мы будем видеть ее так же редко...

— А не спросить ли нам ее саму? — предложила бабушка. — У нас всегда было принято, что женщины участвуют в принятии решений.

— Женщины — да, — поправил ее сын. — Но девушки должны только подчиняться.

— Все-таки спроси ее... не забывая о веселой перспективе уйти в семью Сарсель, чтобы жить среди опилок…

— Если бы она любила Алена, — заявила Жулиана, — эта деталь не имела бы никакого значения. У нас хоть и не опилки, а каменная пыль тоже повсюду.

Итак, девушку позвали в комнату, и Бертрада уступила Матье право изложить все предложения. Когда он упомянул о предполагаемом браке с сыном плотника, она так резко отпрянула, что всем стало ясно — этот выбор она не сделает. Но она Только спросила:

— А можно мне остаться девушкой в отцовском доме? Я ничего другого не желаю.

— Если ты не хочешь замуж, — вздохнул отец, — лучше тебе принять предложение тетушки. Нам будет легче отказывать возможным женихам, если ты будешь при дворе...

Од оглядела эти любимые и любящие лица: увиденное укрепило ее в уверенности, что всем она бесконечно дорога. Они желали ей только добра и счастья: последовать дорогой, которую предложила тетушка, было единственным средством избежать брака — ненавистного ей заранее, потому что она не сможет воссоединиться с возлюбленным. Значит, именно по этой дороге и следует смело идти вперед.

— Я подчинюсь вашей воле, батюшка и матушка, — мягко сказала она и тут же бросилась им на шею, чтобы обнять.

— Очень хорошо! — одобрил Матье. — Вы можете забрать ее завтра, сестрица! Дай бог, чтобы мы выбрали для нее лучший путь!

***

Почти в то же время, когда решилась судьба малышки Од, в большом зале капитулярия парижского Храма собрались четверо мужчин: Великий магистр Жак де Моле, его племянник брат Жан де Лонгви, настоятель Франции Жерар де Вилье и брат Клеман Салернский. Четыре белые фигуры, освещенные тремя толстыми свечами из красного воска, терялись в полумраке под кирпичным сводом, центр которого подпирала мощная колонна. Брат Жак занял свое магистерское кресло. Это был человек лет шестидесяти, крепко сложенный уроженец Франш-Конте, с загорелой кожей, продубленной ярким солнцем Аккры и Кипра, где он провел две трети своей жизни, массивным лицом, упрямо сжатыми губами и высокомерным видом знатного вельможи. Безупречно храбрый, но не слишком умный и в политическом смысле ничтожный, брат Жак, невзирая на все превратности судьбы и невозвратную утрату Святой земли, — во что он отказывался верить! — был недалек от того, чтобы считать Храм, это государство в государстве, зависящее только от Папы, единственной силой, способной навязать свою волю владыкам западного мира. Он отказывался верить тревожным слухам, которые возникали ежедневно и повсеместно. Ведь он сам попросил Папу Климента V провести расследование внутренней жизни Ордена, но видел в этом простую формальность, исход которой не вызывал никаких сомнений, и поэтому просьба его была составлена в выражениях, отражавших эту уверенность. Вот почему он с некоторой усталостью, запечатлевшейся на лице с ухоженной бородой, которое он подпирал ладонью, слушал брата Клемана, произносившего перед ним речь, очень походившую на оправдание:

— ...и я утверждаю, что колебаться более нельзя! Пора, давно пора отдать приказ об отъезде! Насколько я могу судить, скоро будет поздно!

— А вы не драматизируете ситуацию, брат мой? Я только что видел короля Филиппа, который обошелся со мной благосклонно. Он хорошо знает, что нападение на нас поставит его в трудное положение перед другими государями и даже перед народом...

— Народ нас совсем не любит. Что касается других государей, они, во-первых, находятся далеко, а наш король — самый сильный из всех, не забывайте об этом, — сказал брат Жерар,