Собрание прозы в четырех томах - Довлатов Сергей Донатович

Саша Щедринский[56], который первый рассказал мне о ваших неприятностях, где-то работает, живет где-то поблизости, вызволил невесту, пропагандирует Каплана[57] на уровне русских газет, Саша мне вроде бы симпатичен, он добродушный и веселый балбес.

Донат превратился в благоустроенного пенсионера, чем очень недоволен. Был во Франции, Бельгии, Германии, печатается в русских газетах и журналах, ворчит, что лишился учеников (как будто он Пифагор), задним числом ему кажется, что он был частью дубовой рощи: Шостакович, Райкин, Мечик и так далее.

Моя мать очень помолодела в связи с рождением внука, поет ему советские песни, перепробовала все 100 сортов кефира из нашего супермаркета (гастронома), дружит с нашими знакомыми и презирает еврейских старух.

То, что происходит у вас с Саней, довольно грустно, но, может быть, все это к лучшему, неизвестно, как повернется жизнь при новом руководстве[58]. Надеюсь когда-нибудь чем-нибудь быть вам полезным. А пока буду время от времени посылать вам какую-нибудь чепуху. Знаешь, Тамара прислала очень недовольное письмо, что я все не то посылаю, мне-то казалось, что я шлю какие-то нужные вещи, и ей, и Боре с Валерием, но она явно недовольна. Я действительно посылаю редко и что придется, но иногда не очень дешевые вещи, почти всегда не меньше, чем на двести долларов, кроме того, масса дополнительных факторов, почта далеко, отправление посылки занимает чуть ли не целый день (почта здесь государственная, работает хуже в сто раз, чем наша, или точнее — ваша), деньги все время куда-то уходят и так далее. Но тут я, получив ее недовольное письмо, от испуга купил долларов на четыреста — куртки ей и дочке, платья, сапоги, когда покупаешь в спешке — все получается дорого, заодно купил вам штаны и курточку и еще какую-то мелочь — во вторник поеду на почту заполнять бумаги. Объясни при случае Тамаре, что я буду стараться посылать что-то хорошее, пусть не сердится, все же я еще Донату помогаю, много езжу, много теряю по безалаберности и в результате свинства со стороны русских коллег. Но я буду стараться, и вам вскоре пришлю что-нибудь стоящее. Пусть Тамара все же не забывает, что есть еще Анеля, Рома[59], Лева Станкевич[60], которому многим обязана мама, и так далее, но, конечно, я очень виноват.

Милая Юля, письмо получилось абсолютно дикое, сумбурное, и мне кажется, что ты будешь чем-то раздражена, поскольку все раздражены, я даже хотел было это письмо не отправлять, но написать другое, более разумное, я уже не в состоянии. Не сердись на меня. Мы тебя очень любим, и Сашу, естественно, тоже, мы часто говорим о том, что Юля — оптимистка, резвая и удачливая, она бы не пропала, я в этом абсолютно уверен, ты действительно обладаешь качествами, очень здесь ценимыми, в отличие от пасмурного меня. Поверь, мы думаем о вас не реже, чем вы о нас, мы не буржуи, много, очень много работаем, часто грустим, но что-то главное было сделано правильно. Скоро, не позже лета, у меня выйдет одна книжка в приличном издательстве, может, я заработаю какие-то ощутимые деньги, и так далее. Всех обнимаю.

Помнящий и любящий вас

С. Довлатов

Письма к Науму Сагаловскому[61]

Наум Иосифович Сагаловский (род. в 1935 г. в Киеве) — поэт, сатирик, по основной профессии инженер, закончил Киевский политехнический институт, в 1979 г. эмигрировал в США, живет в Чикаго, до эмиграции с Довлатовым знаком не был. Печатался в газетах «Новый американец», «Панорама», «Новости», в журналах «Семь дней», «22» и др. Автор стихотворной книги «Витязь в еврейской шкуре» (Нью-Йорк: Dovlatov’s Publishing, 1982) и совместного с Вагричем Бахчаняном и Сергеем Довлатовым сборника «Демарш энтузиастов» (Париж: Синтаксис, 1985).

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Письма Сергея Довлатова к Науму Сагаловскому печатаются с небольшими купюрами, касающимися излишне острых реплик в адрес живых людей. Некоторые имена и фамилии заменены инициалами.

1

22 июля <1983 г.>

Дорогой Наум!

Вы пишете: «…Леня[62] ощущал себя членом семьи…» Я вспоминаю Собакевича из «Мертвых душ», который, угощая Чичикова жареным поросенком, приговаривал что-то вроде:

«Добрый поросенок, год его откармливал… Ухаживал, как за сыном…»

Очень рад за Вашу матушку и за Вас (вас).

Тульчинский[63], будучи Лениным (то есть моей жены Лены) заказчиком, приходит к нам в среднем четыре раза в день. Человек он, в общем, приличный, как минимум — не вор, что в Нью-Йорке уже показатель качественный, но преисполнен глубокой и неясной внутренней обиды на все. То есть абсолютно на все и на всех. Если ему сказать: «У тебя новые брюки», то его глаза наполняются слезами и он укоризненно говорит: «Что ты хочешь этим сказать? Разве я не имею права купить себе брюки?» <…>

Сегодня утром Т. попросил «чего-нибудь холодного». Я принес яблочный сок. А он говорит: «Я же не пью яблочный сок!» Я говорю, откуда мне было это знать? По радио не объявляли… Т. повернулся и хотел уйти. А Лена говорит: «Ты и так распугал всех заказчиков…» А разве я виноват?..

Наум! Каждый раз, когда заходит речь о Ваших лирических стихах, Вы умышленно искажаете мои отточенные концепции. Я никогда не говорил, что мне не нравится Ваша лирика, потому что она мне нравится. Я говорил и могу повторить, что это замечательные стихи на уровне Давида Самойлова, Олега Чухонцева, Саши Кушнера, Липкина. Я даже не могу написать — и так далее, потому что «далее», в общем-то, и нет. Но:

При всей их точности, искренности, при всем их блеске — Ваши лирические стихи неуникальны, в них, пышно выражаясь, отсутствует феноменологическое начало. В них нет сенсации, открытия и шока. Кроме того, я считаю, что лирическая поэзия (великая) должна касаться жизненного материала лишь в разрезе самых высоких метафизических понятий — Бог, душа, вечность, дьявол и пр. Конечно, это звучит претенциозно, но литература вообще претенциозное дело. А как же иначе, человек пером на бумаге создает не больше не меньше как новую реальность? И т. д.

Я же не сравниваю Вас с <…> и прочей эмигрантской скудостью. Но имею я право любить, скажем, прозу Лермонтова больше, чем его стихи, пьесы Чехова — меньше, чем его рассказы, у Достоевского любить романы и не любить его журналистику, у Толстого предпочитать прозу — народным байкам? Я же не говорю, что Достоевский как журналист ниже Градобоева[64], а толстовские сказки уступают хуйне Родиона Березова[65]…

Ваши, так сказать, юмористические вещи при всей их внешней непритязательности заключают в себе и феноменологию, и уникальность. Не будьте вечным участником капустников, перечитайте «Графа Нулина» — абсолютно тем же способом написано, я был прав…

Я все-таки надеюсь, что Вы покончите с самодеятельным подходом к Вашему творчеству, напишете смешной роман об эмиграции и заработаете кучу денег. Это реально. Я уже почти заработал. Хотя способностей у меня в четыре раза меньше, чем у Вас. Зато я — труженик, профессионал, а Вы — любимец и кумир студенческой аудитории.

Прислала ли Вам 6 долларов женщина, которая взяла у меня Вашу книжку и адрес?

Когда закончите Вашего «Чужого»[66], пришлите. Давайте тиснем его в «Новой газете»[67], забыв обиды?! Или пошлем в журнал «22»[68]? Он — наименее партийный.