Рубеж. Пентакль - Марина и Сергей Дяченко

Надо было хорошенько отдохнуть.

Предстояла неделя трудной работы с Парамоном.

Монте-Карловка

Тьфу ты, напасть, пристали к пенсионеру! Расскажи, расскажи, диду… Сами говорите, что все уже слыхивали. У товарища Гоголя Николая Васильевича о том достаточно сказано, и в байках-анекдотах тоже. Э-э! То-то и оно! Товарищ Гоголь Николай Васильевич в другие, непохожие времена жил, когда и горилка пилась иначе, и черти рога не прятали. В те дни давние панычам самая сладость была – про чертей послушать. Чертей! Видели бы они черта – настоящего! А вот анекдоты… Ну какой казак без анекдота? В них-то и сила вся.

Ну, слушайте!

Вернулся я тогда из Красной Армии. Вчистую списали, даже в запас не зачислили. Ну, это иная история. Случилась она далеко от наших мест – за большой рекой, за высокими сопками. Повезло – живым в Терновцы наши, в хату родную вернулся. При руках, при ногах, да еще орден на груди. Пришел, а куда казаку податься? После войска только и умеешь, что стрелять, рубиться да на подчиненных орать. Но – повезло. Как раз в те годы стали в наших краях машинно-тракторные станции создавать. Полезное дело, как колхозу без трактора? Я с тракторами, правда, знаком был не слишком, только чем танк «МС-2» трактора хуже? Вот и взяли меня на машинно-тракторную, а через год сделался я начальником политотдела. Нет, нет, не парторг это, не партийный секретарь, выше бери. Почти как на фронте, вроде комиссара в Гражданскую. С правом «маузер» достать – и командира своей рукой порешить.

Всякое на нашей машинно-тракторной случалось. Ничего, справлялись, только времена менялись слишком быстро. И наконец настали такие денечки, что никому из вас никогда не пожелаю. Но куда деваться, жить все равно надо. Вот и жили.

Как-то после очередного исторического пленума довелось мне писать отчет в областной комитет. Отчет – дело серьезное, ни в одной букве ошибиться не моги. Инициалы важные перепутаешь или там точку не на место всобачишь… Такое начнется! Вот и сижу, буквицы одна к одной ставлю. Нудное занятие, противное, но деваться некуда. Ну дописал, ну перечитал трижды. Потом перекрестился (мысленно, конечно), расписался, а после печаткой по подушечке чернильной поерзал – и хлоп!

Печать и в наши дни – вещь не последняя. А уж тогда! Потому хранил я ее, родную, даже не в сейфе. Что сейф! Стоял у меня такой – немецкий, пулями пострелянный и саблями порубанный, вроде пленного интервента. В маентке разоренном хлопцы его нашли, а слесарь со станции ключ подобрал. Как такому вражине калечному верить? Значит, печать не там я хранил. Где прятал? В столе, понятно, только не в ящике, а под столешницей. Сдвигается она в сторону, а под ней выемка как раз по размеру. Сам и сделал, вспомнил, как еще до армии столярничать приходилось.

Хлопнул я печаткой по бумаге, полюбовался тем, чего вышло, хотел уже печать обратно под столешницу прятать, а тут и телефон зазвонил. Плохо так, громко. Это только кажется, что телефоны всегда одинаково звонят. Если бы!

Нечего делать, беру трубку. На проводе, мол, на посту.

Так и думал, так и знал! В Ольшаны зовут – совещание в райкоме послезавтра с утра. Экстренное – и непростое. И товарищ приезжий будет (не из области, из самого Киева), и резолюцию принимать станем, и кое-кого в первички направлять на предмет рассмотрения вопроса. Какого вопроса – ясно, чуть ли не каждую неделю люди без билетов оставались. Каких именно, тоже ясно – не тех, которые в наш районный театр, чтоб ему сгореть! Сначала без билетов, потом не только без билетов. Было от чего в мысли всякие впасть.

Положил я отчет в конверт, хотел секретарю отдать – да о печатке вспомнил. Прятать? Вроде бы пора, жаль, в тот миг столешница моя хитрая совсем ненадежной показалась. Глупость, конечно, если прикинуть, но после такого звонка об ином думалось. Как вживе увидел: уеду, а ночью влезает в окно шпион японский с соседней молочной фермы да к столу моему – шасть! И помчится печать политотдельская на самый Дальний Восток как раз за те сопки, которые навидаться довелось. Она помчится – и я за нею. Так ясно представилось, что сунул я печать прямо в карман пиджака. Там и спрятал, а для верности ткань-бостон английской булавкой заколол. Не потеряется, не выпадет. Вот вам, шпионы проклятые!

Тем же вечером я в Ольшаны подался. Пусть и целый день впереди, только в таком деле лишнее время никак не помешает. Как на фронте – осмотреться, послушать, выводы нужные сделать. Потому и не в гостинице, а в Доме колхозника устроился, что возле рынка стоял. Там и послушаю, там и подумаю. В гостинице же райкомовской стены больно тонкими казались.

Послушать довелось, а вот подумать – нет. Завернул я в буфет тамошний, чтобы чаю их знаменитого, жженым сахаром закрашенного, взять. Ох, не смейтесь! К тому чаю даже сахар полагался, два куска целых. Зашел – и только головой покрутил. Ну дела! Ну гуляют!

А гуляли знатно. Сейчас от гулянок прежних только память и осталась. Пойдешь, бывает, в ресторан, так и развернуться негде. Ну, где душе истинно казацкой там гулять? Столики, словно в колхозной столовой, оркестр в ухо дует, а на скатерти – скука в посуде белой. Только не в ресторане дело. Настоящее веселье не когда стол полон – когда душа за края перехлестывает. Тогда можно и на газетке картошку вареную лупить под спирт голимый. В те же времена бедовые гулялось как-то по-особенному. Видать, и вправду, если рядышком с Чужой Молодицей (цур ей пек!) плясать заставят, самый душевный пляс и начнется.

Вот и гуляли. Столы сдвинули, скатертями застелили, хоть и в пятнах те скатерти. Не беда! Зато на столе… Сглотнул я, тут меня и позвали. Громко так.

– Ба! Да никак ты будешь, товарищ?

Поглядел я – и вдругорядь головой покачал. Надо же, встретились!

– Товарищ Запорожец? Ты ли это, друг боевой?!

Ясное дело – он. Сидит за столом мой старый сослуживец товарищ Запорожец – черноусый, чернобровый, со шрамом знакомым на левой щеке. Недаром ему тот шрам достался! Все такой же, только не в форме командирской, а в темном костюме при вышиванке.

– Садись, красная конница. Вместе гулять станем!

Хотел отказаться, а потом и решил: к чему? От души ведь зовет: плохих людей за свой стол товарищ Запорожец не посадит. Значит, и они – душевные. Так чего еще желать?

Сел, рюмку злодейки белой опрокинул да к знакомцу своему повернулся:

– Ну, друг-товарищ, рассказывай!..

Буфетчик новые скляницы на стол ставит, вот и кастрюля с картошкой, вот и свинина на блюде паром исходит. Товарищ Запорожец мне вторую рюмку наливает, да не просто, по края самые.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});