Мемуары. 50 лет размышлений о политике - Раймон Арон

Кроме того, Жан-Франсуа проявил по отношению ко мне приветливость и такт, к которым я оказался тем чувствительнее, что они не характерны для журналистского (как, впрочем, и профессорского) мира. Я свыкся с тем, что уже «старик» — «дед», как меня, кажется, называют, — но все же не без некоторой досады; я действительно стар и знаю это с апреля 1977 года, но предпочел бы, чтобы другие не давали мне этого почувствовать, пусть даже внешними знаками почтения. Мы сблизились и с Оливье Тоддом. Он дал мне прочесть гранки своей книги о Сартре, и я подсказал ему несколько исправлений. Как-то мы пообедали вчетвером, с Анн-Мари и Сюзанной. Кризис разразился 11 или 12 мая.

Вечером 10 мая я пришел в газету со своими внуками Лорой, Аленом и Полиной, собираясь продиктовать уже написанную редакционную статью, где комментировал победу Франсуа Миттерана. Джимми обсуждал что-то с Жан-Франсуа и другими журналистами. Я не почувствовал приближения грозы. Коммюнике Жискара д’Эстена о «предумышленной измене», сбор бывшего большинства по инициативе Ширака не позволили мне опубликовать статью, которую я подготовил. Во вторник, 12-го, мне нужно было ложиться в больницу Кошена на операцию (ничего особенно серьезного — удаление дивертикула 325, от которого я страдал несколько месяцев, может быть лет, но который все больше мне мешал). 11-го во второй половине дня я встретил Оливье, взволнованного, вне себя, обрушившего на меня новость, что Джимми его выгнал. Мне плохо были известны глубинные и побочные причины столкновения между владельцем и редакционным руководством, которое он сам выбрал. Из больницы я сразу же позвонил в «Экспресс» — удостовериться, что моя статья не будет опубликована; это обстоятельство не имело ничего общего с внутригазетным кризисом. Я убедил своего друга Монсалье, что мое пребывание в больнице во вторник не обязательно, так как все анализы предстояло делать на следующий день, в среду. Вернулся в «Экспресс» и два с половиной часа беседовал с Жан-Франсуа и Джимми. Я сделал все, что мог, чтобы умерить страсти.

Джимми без особого труда согласился, что «Экспресс» не может и не должен стать чем-то вроде правого «Нувель обсерватер». По двум причинам, причем обе — кардинальные. Во-первых, левые взгляды принимают так, как принимают религию; между тем в настоящее время не существует правого движения, сравнимого с левым, кроме «новых правых», отвергнутых политическим классом. Во-вторых, многие редакторы пришли с левого фланга и не стали бы делать боевой еженедельник, направленный против социалистической власти. Во время нашей беседы Джимми пришел к выводу, что Оливье мог бы остаться в «Экспрессе», но только уже не в качестве редактора номер один, ближе всех стоявшего к главному редактору, с кем он тесно сотрудничал и на кого, несомненно, оказывал влияние.

Что до меня, то я не был доволен последними номерами газеты, вышедшими в период избирательной кампании. Жан-Франсуа нападал в своем обычном тоне на коммунистов, но редко — на Миттерана. Особенно раздосадовали меня четыре статьи накануне первого тура, напечатанные каждая в две колонки и помещенные параллельно; две из них — за Миттерана, и две — за Жискара, фактически же статья Жан-Франсуа была скорее против Марше, чем за Жискара. Мы поспорили, почти поссорились с Жан-Франсуа, когда он попросил меня сократить с трех до двух колонок статью, озаглавленную «Объяснение результатов голосования» («Explication de vote»). Еще раньше на одном из заседаний редакционного комитета я был удивлен, услышав из его уст сожаления о том, что в газету пришли я и Макс Галло; последний работал в группе поддержки Ф. Миттерана, я — в группе поддержки Жискара. Незачем, говорил Жан-Франсуа, вмешиваться в президентскую кампанию; все, что мы пишем в течение многих лет, должно бы, скорее чем недавние тексты, повлиять на выбор наших читателей.

Номер с четырьмя статьями встревожил меня сильнее, чем Жан-Франсуа смог понять в тот момент. Издание, претендующее на объективность, но отнюдь не на нейтральность или неангажированность, роняет, дискредитирует себя в общественном мнении, демонстрируя свою неспособность занять определенную позицию. Я намеревался покинуть после выборов место председателя редакционного комитета. Никакого третейского суда для разбирательства разногласий между главным редактором и председателем редакционного комитета не было предусмотрено. Когда Жан-Франсуа и я разошлись во мнениях о книге Бернара-Анри Леви, мы нашли компромисс в виде двух взаимодополняющих статей. Позднее Ив Кюо напомнил мне, что он критиковал, просто с профессиональной точки зрения, параллельное расположение двух редакционных статей в поддержку Миттерана и двух — в поддержку Жискара. В телефонном разговоре я уступил; не смог в присутствии Макса Галло привести свои возражения против неожиданного предоставления книжному обозревателю статуса автора политических редакционных статей. Мы тогда не знали — Макс Галло нам этого не сказал, — что его целью был Бурбонский дворец 326 (а может быть, он сам еще этого не знал).

Несмотря на мои сомнения относительно ориентации «Экспресса» в последние месяцы, я доверял Жан-Франсуа, однако твердо решил оставить свой фиктивный пост председателя. 12 мая моим единственным намерением было предупредить разрыв между Джимми, с одной стороны, и Жан-Франсуа и Оливье — с другой.

Во вторник вечером мы расстались со словами: «Будем думать ночью». Мне казалось невероятным согласие Оливье Тодда на то, чтобы к нему применили diminutio capitis[268], оставив в «Экспрессе» в качестве автора редакционных статей и ответственного за cover story[269]. А Жан-Франсуа, конечно, последует за Оливье — в этом я не сомневался. Что именно произошло в среду утром? Я позвонил в «Экспресс» из больницы. Мне ответил Жан-Франсуа, явно взбудораженный: «Я здесь больше не работаю», — и повесил трубку.

О событиях утром в среду, 13 мая, у меня имеются две версии. Джимми рассказал мне следующее: «Я пришел в редакцию в половине одиннадцатого — у меня было свидание в городе в девять часов. Нашел все вверх дном: Жан-Франсуа подал в отставку, Тодд выставлен за дверь, а журналисты совещаются группами, все предельно взвинченные. Мне не оставалось сделать ничего иного, как отправить два письма: одно с увольнением, второе — с принятием отставки». Другие же утверждали, что оба письма были получены утром и вызвали суматоху. Хотя мы втроем закончили нашу беседу, не придя ни к какому решению, все же, по всей вероятности, новость об увольнении одного и подаче заявления об уходе другим распространилась среди сотрудников, и Джимми, прибыв в редакцию и оказавшись перед свершившимся фактом, сделал неизбежные выводы.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});