Весь Генри Хаггард в одном томе - Генри Райдер Хаггард

тоном взрослого.

— Меня зовут Мопо! — ответил я.

— А как называется ваше племя?

Я назвал: племя лангени.

— Хорошо, Мопо, теперь я скажу тебе свое имя. Меня зовут Чака, я сын Сензангакона, мое племя — амазулу. И еще. Сейчас я маленький мальчик, а мое племя — маленькое племя, но придет время, и я вырасту такой большой, что голова моя будет теряться в облаках. Лицо мое ослепит тебя, оно будет сиять, подобно солнцу, а племя мое возрастет одновременно со мной и наконец поглотит весь мир. Слушай меня! Я стану велик, мое племя со мной возвеличится, и тогда я припомню, как однажды лангени отказали дать мне с матерью ковш молока, чтобы утолить жажду. Ты видишь этот ковш. За каждую каплю, которую он может вместить, будет пролита кровь ваших соплеменников. Но за то, что ты, Мопо, дал мне воды, я пощажу тебя, одного тебя, Мопо, и возвеличу. Ты разжиреешь в тени моей славы. Тебя одного я никогда не трону, как бы ты ни провинился передо мной, клянусь тебе в этом. Но зато эта женщина, — и он указал палкой на мою мать, — пусть торопится умереть, чтобы мне не пришлось заставить ее желать смерти. Я сказал!

Мальчик заскрежетал зубами и погрозил нам палкой. Мать моя, молча стоявшая в стороне, не выдержала.

— Негодный лгунишка! Говорит, точно взрослый, не правда ли? Еще теленок, а ревет, как бык! Я научу его говорить иначе. Мальчишка, злой прорицатель! — и, спустив Балеку на землю, она побежала к мальчику.

Чака стоял неподвижно, пока она не подошла совсем близко к нему, а тогда вдруг поднял палку и так сильно ударил ее по голове, что она тут же упала. Он захохотал, повернулся и ушел в сопровождении своей матери.

Это были первые слова Чаки, слышанные мною, отец мой. Они оказались пророческими. Последние слова, слышанные мною, тоже сбудутся. Они, впрочем, уже исполнились. Во-первых, он сказал, что племя зулусов возвысится. И что же, разве это не так? Во-вторых, он предсказал, как оно падет, — и оно падет. Разве белые люди не собираются уже теперь вокруг него близ Сетивайо, как коршуны вокруг околевающего быка? Зулусы уже не те, что прежде.

Да, да, слова его сбываются.

Я подошел к матери. Она приподнялась с земли и села, закрыв лицо руками. Кровь из раны, нанесенной палкой Чаки, текла по ее рукам и капала на грудь.

Так она сидела долго, сестренка плакала, корова мычала, как бы прося подоить ее, а я все вытирал кровь пучками сорванной травы. Наконец она отняла руки от лица и заговорила со мной.

— Мопо, сын мой, мне снился сон. Я видела мальчика Чаку, ударившего меня, он вырос и стал великаном. Он гордо ступал по долинам и горам, глаза его сверкали, как молнии, и в руках он держал ассегай, обагренный кровью. Вот он захватывает одно племя за другим, он топчет ногами их краали. Перед ним все зелено, а позади — все черно, будто огонь сжег траву. Я видела и наше племя, Мопо. Это было многочисленное и здоровое племя, мужчины храбры, девушки красивы, детей я считала сотнями. Я видела его еще раз, Мопо, — от него остались лишь белые кости, тысячи костей, наваленных в кучу в каменистом овраге. А Чака стоял над этими костями и хохотал так, что земля тряслась. Мопо, я видела и тебя взрослым человеком. Ты один остался в живых из всего нашего племени. Ты ползал за великаном Чакой, а за тобой шли великие мужи с царственной осанкой. Ты ударил его небольшим камнем, он упал и снова сделался маленьким. Он упал и проклял тебя! Но ты крикнул ему в ухо имя Балеки, твоей сестры, и он испустил дух… Пойдем домой, Мопо, пойдем домой. Темнеет!

Мы встали и медленно направились к дому. Но я молчал. Мне было страшно, очень страшно, отец мой.

Глава 2

ПРИКЛЮЧЕНИЯ МОПО

Теперь я расскажу, как исполнилось предсказание Чаки о смерти моей матери.

На ее лбу, куда мальчик Чака ударил палкой, образовалась глубокая язва, которую невозможно было залечить. В этой язве образовался нарыв, он проникал все глубже, пока не дошел до мозга. Моя мать слегла и вскоре умерла. Я очень любил ее и горько плакал. Вид ее тела, холодного, окоченевшего, приводил меня в ужас. Как громко я ее ни звал, она не отвечала мне.

Ее похоронили и скоро забыли о ней. Я один помнил ее. Даже Балека забыла, она была еще слишком мала. Мой отец вскоре взял себе другую жену и успокоился.

С тех пор я чувствовал себя дома несчастным. Братья не любили меня за то, что я был умнее их, проворнее бегал. Они восстановили против меня отца, и он стал плохо обращаться со мной.

Но Балека и я любили друг друга, мы чувствовали себя одинокими, она льнула ко мне, как вьющееся растение обвивается вокруг единственного дерева в пустыне. Несмотря на свою молодость, я уже убедился: быть мудрым — значит быть сильным. Убивает тот, у кого в руках ассегай, но сильнее тот, чей разум руководит битвой, а не тот, кто убивает.

Я заметил также, что колдуны и знахари внушали страх народу. Вооруженный одной лишь палкой, колдун обращал в бегство десять человек, вооруженных копьями.

Вот я и решил стать колдуном: только колдун может убить одним словом тех, кого ненавидит. Я стал изучать медицину, приносить жертвы, постился в пустынном месте, одним словом, делал все, о чем вы уже слыхали, и многому научился. Вы сами могли в этом убедиться, отец мой, иначе вы не пришли бы ко мне спросить