Красный вервольф 4 - Саша Фишер

вязаный свитер с налипшими на него жухлыми листочками. — Ты жаловался, что холодно, вот возьми себе полуперденчик. Кончай его, и пошли уже отсюда.

— Нет, он мне скажет! — первый пшек ухватил жертву за грудки. — Говори, курва, куда золото зашил!

— Да нет у него золота, мы все обыскали.

— А я говорю, есть! Я нюхом чую заначки! Готов, что угодно заложить на то, что этот пижон в какой-то из вещей тайник зашил. А у нас нет времени все швы отковыривать и проверять. Говори, гнида!

Пленник промычал что-то неразборчивое.

Ну все, достаточно. Я отвел мешающую ветку, прицелился.

Бах. Пуля влетела точнехонько в висок.

Пшек со свитером в руках повалился на бок, как куль с говном. Я перевел ствол на второго. Бах! Тот дернулся, чтобы спрятаться, но не успел. Хрена с два я с такого расстояния промахнусь. Даже в темноте. Вы так орали, что даже безрукий стрелок бы вас порешил.

Курвы, бл*ха.

Я перескочил кусты и ломанулся к привязанному. Пистолет пока в кобуру прятать не стал, мало ли, вдруг тут еще третий где-то шароежится.

— Эй, друг, ты живой? — спросил я, приподнимая разбитое в кашу лицо за подбородок.

— Сп…Спасибо, друг… — невнятно ответил незнакомец.

— Потерпи, чутка, сейчас я тебя отвяжу, — я быстро огляделся на предмет сообщников. Говорил я тихонько, почти шепотом.

Вроде никого. Эти двое вдвоем мародерствовали.

Распутывая узлы, я продолжал бросать быстрые взгляды на все вокруг. Ага, понятно. Тут дорога. Стремный такой проселок, не знаю откуда именно, но финальная точка, скорее всего, Заовражино. Этот бедолага ехал на машине один. Тут ему в колесо пальнули. Потом выволокли из машины и привязали. Отбиться он или не пытался, или просто сноровки не хватило. Кобура на поясе есть, но пустая.

Я подхватил обессилевшее тело мужика и опустил на землю.

— Да уж, отделали тебя, дружище… — сказал я. — Но ничего, сейчас водички принесу. И шину надо наложить…

Я болтал успокаивающе, а мозгом понимал, что мужик не жилец. Пара колотых ран на животе. Кости на правой ноге всмятку. Вместо правой кисти — месиво.

Вообще непонятно, как он до сих пор в сознании…

— Тебя как зовут-то, дружище? — сказал я, усаживаясь рядом так, чтобы он мог меня видеть. Не повезло тебе, мужик, кто бы ты ни был. А кто, кстати? Одежда приличная, я бы даже сказал, модная. На вид сейчас, конечно, сложно определить, как он выглядит и какого возраста, но в аккуратной бородке — серебристые волоски. Я бы сказал, что ему около сорокета что-то. На уцелевшей левой руке печатка. Странно, что не сорвали. Но, наверное, потому что не золотая.

— Василий… — прошептал он.

— Эх, Василий, чего ж тебя одного-то на ночь глядя понесло? — горько усмехнулся я. Отвинчивая крышку фляжки. На поясе у пшека висела. Понюхал. Ух… Что-то крепкое, самогон, кажись. Годится. — Глотни чутка, легче станет.

Я поднес фляжку к разбитым губам бедолаги. Жечь будет кошмарно, конечно… Хотя он в шоке, вряд ли почувствует.

Василий жадно глотал сивушное пойло.

— В Заовражино я ехал, — отдышавшись, сказал он. — Приют для детей открывать и школу… Должен был раньше приехать, но у меня машина в грязи застряла. Вот я и… А тут эти… Не жилец ведь я, да?

— Да, — кивнул я.

— Эх, судьба-злодейка… — он попытался усмехнуться, но закашлялся, изо рта хлынула кровь. Я придержал его за плечи. Дал еще глотнуть самогона. Он затих. Я даже думал, что умер. Но нет. Открыл глаза. Точнее, один. Второй был заплывшим, открыть не получалось. — Думал, вернусь на Родину. Буду делать добрые дела… А оно вот как… А тебя как звать, незнакомец?

— Саша, — ответил я.

— Спасибо хоть на том, что от зверей этих вытащил, — Василий поднял здоровую руку, нашел мою. Сжал. И… все. Искра жизни, и так едва теплившаяся в его глазу, погасла.

«Приют, говоришь…» — подумал я, и в голове появилась дикая идея.

Глава 17

Разнообразных белоэмигрантов я уже видел, конечно. Они понаехали в Псков в огромном количестве сразу же, как только фрицы его захватили. Изначально немцы на них возлагали большие надежды в деле пропаганды и борьбы с коммунистами. Идея в теории выглядела годной — привозишь тех русских, что от революции в Европу сбежали, они оболваненному красными населению насаждают европейские ценности, и местные стройными рядами начинают зиговать Великому Рейху. Вот только на практике все пошло не так. Белоэмигрантов никто особо не слушал. Более того, как только те заговаривали про возрождение императорской семьи или еще чем-то подобном, их начинали бить. Фрицы люди практичные, и быстро поняли, что пропагандный план провалился, и забили на эмигрантов болт. Некоторые из них упорхнули в более цивилизованные и менее опасные края. А часть осталась. Идейная такая. Благотворители и миссионеры. Которым изо всех сил хотелось причинить доброе несчастным обитателям России.

Похоже, Василий Горчаков был как раз из таких.

Провозился я несколько больше, чем планировал, конечно. Пока заменил пробитое колесо, пока копал яму, чтобы похоронить Василия, пока просматривал его документы и вещи…

Учился в Сорбонне, жил в Париже. Аусвайс… Не сказал бы, что мы особо похожи с этим парнем. Хорошо, что фотографии были не во всех документах. Да и по тем, что были, опознать живого человека сможет разве что тот, кто его уже видел.

Рискую, бл*ха.

Вроде бы, в Заовражино меня никто не знал. Ну, был такой, Алекс Волкофф, переводчик при графе, кто на таких внимание обращает? А вот знали ли тут Горчакова? Рассказать он мне особо ничего не успел, его записи я пролистал по-быстрому, вроде бы в дневнике не было ничего про Заовражино. По всему выходило, что он туда в первый раз едет. С резолюцией какого-то Вебера, который дозволил основать там приют для детей-сирот.

Что за Вебер, хрен знает… Какой-нибудь очередной комендант местности, на которого свалили эту обязанность в нагрузку. И он подмахнул бумаги Горчакова просто чтобы тот отстал от него со своим приютом.

«А не выдаешь ли ты желаемое за действительное, дядя Саша?» — спросил я сам себя, еще раз оглядев вещи убитого мужика. Ехал ночью на машине один. Может он сбежал? И бумаги про приют — подделка. А сам он мошенник и шпион. И на него уже везде розыск объявили.

Да не, ерунда. Я тряхнул головой. Загоняюсь на пустом месте. Ну да, риск выдавать себя за другого есть, конечно. Но так-то я и до этого не в детском садике в кошки-мышки играл. Так что…

— Бон жур, герр офицер! Подают ли в вашем заведении круассаны на завтрак? И я бы не отказался от кофе… — кривляясь, проговорил я, вспоминая, как звучит в немецком французский акцент. А вот что французский я знаю с пятого на десятое, это хреново, конечно. Хотя, я же не собираюсь этим самым Горчаковым врастать в общество. Просто покручусь, понюхаю воздух, познакомлюсь…

И сразу скипну, как только почую, что что-то идет не так. А уж на чуйку свою я никогда не жаловался, иначе не выжил бы…

* * *

— Герр офицер, вот посмотрите мои бумаги, — с жизнерадостным энтузиазмом трещал я, подсовывая на стол пожилому шарфюреру документы. — Герр Вебер высоко оценил мои идеи и отправил сюда, в Заовражино. Вы понимаете, сейчас такое время, что множество детей осталось без родителей, и если мы не возьмем на себя их воспитание, то из них вырастут настоящие волчата, шило, можно сказать, в германской заднице. Но в наших силах сделать из них полезных и прилежных граждан Великого Рейха, нужно всего лишь…

— Да подождите вы, — оборвал меня, наконец, пожилой шарфюрер, отталкивая документы. — У вас такой акцент, я даже не все понимаю. Кто вас, говорите, прислал?

— Герр Вебер, — с готовностью осклабился я. — Мой проект приюта и просветительского центра…

— Я понял, понял… — поморщился он. Мой энтузиазм явно действовал ему на нервы, потому что я оторвал его от интересной работы. И еще и заставляю заниматься какими-то левыми вопросами. — А от меня-то что нужно?

— Понимаете, герр офицер, — я подался вперед, всем своим видом излучая энтузиазм и дружелюбие. Ну истинный благотворитель, прямо. И миссионер. Строго говоря, называть шарфюрера офицером было, конечно, можно, но с большой натяжкой. Но я счел, что Василий Горчаков может и не разбираться в хитросплетениях немецких званий. — Я сначала обратился к герру Бинкеру, но он сказал, что ничего не знает и отправил меня сюда, в это здание.