И вспыхнет пламя - Сюзен Коллинз

Хеймитч упорно пытается следовать избранному направлению, но лабиринты непроходимых колючих зарослей оттесняют его обратно. Встретив троих профи, гораздо сильнее и крупнее себя, он молниеносно выхватывает свой нож и успевает зарезать двоих, но третий отбирает оружие и уже целится в горло – как вдруг валится наземь с отравленным дротиком под лопаткой.

Из лесного полумрака выступает Мэйсили Доннер.

– Вдвоем уцелеть будет легче.

– Убедила, – кивает Хеймитч, потирая шею. – Союзники?

Мэйсили молча кивает, и между ними возникает одна из тех связей, которые так сложно рвать, хотя рано или поздно приходится – если мечтаешь вернуться домой, в свой дистрикт. Вместе они, как и мы с Питом, держатся куда лучше. Чаще отдыхают, придумывают, как собрать больше дождевой воды для питья, сражаются спина к спине и поровну делят между собой припасы убитых соперников. Вот только Хеймитч не собирается отклоняться от выбранного курса.

– Зачем это? – много раз интересуется Мэйсили, не получая никаких объяснений, а потом попросту отказывается идти, пока не услышит ответа.

– Где-то же должен быть край, понимаешь? – бросает Хеймитч. – Арена не бесконечна.

– Что ты там хочешь найти? – спрашивает временная союзница.

– Не знаю. Но вдруг оно нам пригодится?

И вот, проломившись через непролазную стену колючих кустов при помощи раздобытой в бою паяльной лампы, оба выходят на плоский участок сухой земли, ведущей к обрыву. Далеко-далеко внизу виднеются острые зубцы скал.

– Это все, Хеймитч, – говорит Мэйсили, – Возвращаемся.

– Нет, я остаюсь.

– Ладно. Все равно нас осталось пятеро. Может, и вправду пора прощаться, – произносит она.

– Хорошо, – соглашается Хеймитч. Даже не посмотрев на нее. Не пожав руки.

Мэйсили молча уходит.

А он долго бродит по краю обрыва, словно пытаясь что-то сообразить. Нога задевает булыжник, и тот улетает в пропасть – похоже, что навсегда. Однако через минуту, когда Хеймитч присаживается отдохнуть, камень появляется снова, описывает дугу и падает у него за спиной. Трибут недоуменно изучает его. Потом, нахмурившись, подбирает еще один, покрупнее, и уже с умыслом швыряет за край. Когда булыжник возвращается прямо в руки, Хеймитч вдруг разражается хохотом.

И тут начинает кричать Мэйсили. Союз расторгнут, причем по ее же воле, так что можно было бы с чистой совестью пропустить вопли мимо ушей. Но Хеймитч устремляется в чащу – и успевает увидеть, как стая приторно-розовых птичек с длинными тонкими клювами многократно пронзает девушке шею. Мэйсили умирает, держа его за руку, и мне на память приходит Рута. Я тоже ее не уберегла.

В тот же день погибает еще один трибут, а его убийца падает жертвой хищных белок; теперь за корону сражаются двое – Хеймитч и девушка из Одиннадцатого. Она крупнее, быстрее, и когда дело неизбежно доходит до схватки, получается ужасное кровавое месиво. Оба успевают нанести друг другу множество страшных ран, когда Хеймитч теряет оружие. Придерживая руками выпадающие внутренности, он из последних сил тащится через дивно прекрасный лес. Противница следует по пятам с топором в руке, ожидая возможности нанести роковой удар. Хеймитч уже на краю. Топор летит прямо в цель, но «цель» в изнеможении валится наземь, и он отправляется в пропасть. Обезоруженная девушка замирает на месте, силясь руками зажать пустую глазницу, откуда хлещут потоки крови, – возможно, надеется попросту пережитъ соперника, который уже начал биться в судорогах. Но ему известно то, о чем не подозревает она. Топор возвращается. Перелетает через край и вонзается прямо в голову. Раздается пушечный выстрел, тело убирают, и барабанная дробь возвещает победу Хеймитча.

На этом запись кончается. Какое-то время мы просто сидим в молчании,

Наконец Пит подает голос:

– У подножия скалы было силовое поле, как и на крыше Тренировочного центра. Чтобы никто не вздумал покончить с собой. Хеймитч придумал способ сделать из него оружие...

– И не только против соперников, но и против Капитолия тоже, – подхватываю я. – Никто ведь такого не ожидал. Поле даже и не задумывалось как часть арены, а уж тем более – как подсобное средство для игроков, Капитолийцы остались с носом. Значит, вот почему я не помню, чтобы этот сезон часто крутили по телевизору. Поступок Хеймитча почти так же опасен, как наша выходка с ягодами!

Впервые за несколько месяцев мне хочется рассмеяться, от души рассмеяться. Пит озадаченно трясет головой, словно я сошла с ума. Отчасти так оно и есть.

– Почти, но не так же, – звучит у меня за спиной.

Поворачиваюсь, опасаясь увидеть злость на лице ментора, но Хеймитч подмигивает и запрокидывает бутылку. Итак, с трезвым образом жизни покончено. Наверное, стоило бы рассердиться, однако меня увлекает совсем другое чувство.

Я потратила столько недель, пытаясь лучше узнать врагов, но не дала себе труд задуматься о тех, кто со мной. В душе разгорается надежда. Кажется, я наконец уяснила, кто такой Хеймитч. И начала понимать саму себя. Неужели же двое людей, причинивших Капитолию столько хлопот, не придумают, как вернуть домой Пита?

15

Я много раз имела дело с Флавием, Венией и Октавией и, казалось бы, должна не моргнув глазом выдержать очередную встречу. Кто же знал, что она будет стоить мне стольких волнений. В какой-то момент каждый из этой троицы разражается рыданиями. У Октавии глаза вообще поминутно на мокром месте. Похоже, троица и впрямь ко мне привязалась, жалеет о моем возращении на арену. Учитывая, что со мной навсегда пропадет и пропуск на крупные светские вечеринки (в особенности на нашу с Питом свадьбу), горе выглядит вполне искренним. К тому же этим людям ни разу не приходило в голову быть сильными ради кого-то, так что мне же самой приходится их утешать. Если вспомнить, кого именно среди нас ожидает смерть, это несколько раздражает.

Вспоминается фраза Пита о том проводнике, огорчившемся из-за победителей, которым вновь придется сражаться. Якобы не весь Капитолий в восторге от этого. Я до сих пор полагаю, что слезы публики быстро высохнут с первым ударом гонга, и все-таки для меня настоящее откровение – убедиться, что капитолийцы хоть что-то к нам чувствуют. Ведь они каждый год с удовольствием наблюдают, как умирают дети, Но может быть, победители прошлых лет – это другое дело. Зрители слишком много знают о них, чтобы с легкостью позабыть, что они – такие же люди. Кому по душе, когда убивают его хороших знакомых? В каком-то смысле наступающий сезон значит для столицы примерно то же самое, что и для дистриктов.

Слезы Флавия, Вении и Октавии, как нарочно, напоминают о тех слезах, что сейчас проливаются дома. К тому времени как появляется Цинна, я уже взвинчена и расстроена беспрестанными утешениями. Замерев посередине комнаты в тонком халатике, чувствуя жжение во всей коже и даже в сердце, я знаю, что больше не выдержу ни единого жалостливого взгляда, И, едва лишь дверь открывается, громко рычу:

– Только попробуй всхлипнуть – прикончу на месте!

– Сырое выдалось утро? – улыбается Цинна.

– Меня можно отжимать над тазом, – отвечаю я.

Он обнимает меня, ведет на обед, а по пути приговаривает:

– Не волнуйся. Твой покорный слуга привык изливать свои чувства в работе, так что если кому и сделает больно, то себе одному.

– Еще раз мне этого не вынести, – предупреждаю я.

– Знаю. Мы с ними потолкуем,– обещает Цинна.

После обеда мне становится лучше. Настроение поднимает и запеченный фазан в сияющей россыпи похожих на драгоценные камни мармеладок, и миниатюрные копии настоящих овощей в растопленном масле, и картофельное пюре с петрушкой. На сладкое подают дольки фруктов, которые нужно макать в жидкий шоколад. Цинна заказывает вторую общую миску, потому что я бесцеремонно принимаюсь черпать вкуснятину ложкой.

– Между прочим, что ты наденешь на нас на Открытие? Каски с лампами или живое пламя? – интересуюсь я, дочиста облизав и вторую миску.

Дело в том, что во время выезда на колесницах наши с Питом наряды должны как-то напоминать об угледобыче, распространенной в Двенадцатом дистрикте.

– Что-нибудь в этом роде, – загадочно отвечает Цинна.

Пора облачаться в костюмы. Стилист отсылает прочь заявившихся было участников команды подготовки, объяснив, что они и так с утра постарались – больше некуда. Троица с благодарностью удаляется, оставляя меня в руках Цинны. Первым делом он заплетает мне волосы маминым способом, а потом принимается за макияж. В прошлом году краски было совсем немного, чтобы зрители узнавали меня потом на арене. Но сейчас лицо почти скрыто под слоем трагических бликов и черных теней. Высоко изогнутые брови, острые скулы, темно-фиолетовые губы, глаза – точно угли. На голову Цинна водружает полукорону, доставшуюся мне как победительнице, только не золотую, а из тяжелого черного металла. Наряд поначалу кажется очень простым – черный костюм, обтягивающий тело от шеи до самых пяток. Потом стилист убавляет в комнате свет и, устроив сумерки, нажимает особую потайную кнопочку на моем запястье. Завороженно опускаю глаза. Одежда медленно оживает: легкое золотистое свечение мягко разгорается, превращаясь в оранжево-алый цвет. Кажется, я целиком покрыта пылающими... нет, я сама – пылающий уголь, только что вынутый из печи, Цвета поднимаются и опадают, движутся и перемешиваются, в точности как на угольях.