«Странная война» в Черном море (август-октябрь 1914 года) - Денис Козлов

Многие склонны были усматривать в произошедшем вину командования флота, и в первую очередь самого адмирала А.А. Эбергарда. Полковник С.Н. Сомов, служивший в военно-сухопутном отделе штаба флота, заметил, что «в разговорах сквозила легкая оппозиция против командующего флотом адмирала Эбергарда, виновного лишь в том, что под его командой не было современных кораблей… Общественное мнение, вернее сказать, общественная сплетница, начинала делать свое грязное дело»{279}.

И в суждениях современников, и — для пущей убедительности — в последующих исторических сочинениях «безынициативному» А.А. Эбергарду зачастую ставился в пример командующий флотом Балтийского моря адмирал Н.О. фон Эссен, который своими энергичными действиями смог упредить угрозу со стороны превосходящих сил германского Флота открытого моря. Однако, по нашему мнению, в данном контексте сравнение обстановки на Балтийском и Черноморском театрах представляется не вполне уместным. На Балтике основной район базирования флота (Кронштадт — Гельсингфорс — Ревель) располагался в тылу Центральной минно-артиллерийской позиции, созданной с объявлением мобилизации. Неприятелю, задумавшему проверить на прочность оборону баз и портов, пришлось бы, таким образом, форсировать обширное минное заграждение и с боем прорываться в Финский залив, имея дело с заблаговременно развернутым Балтийским флотом. На Черном же море условия были принципиально иными — как географические (многочисленные уязвимые пункты на всем протяжении российского побережья), так и политические (наше верховное командование добровольно предоставило инициативу неприятелю).

Великий князь Николай Николаевич (фото 1913 г.)

Ставка, которая запретила адмиралу А.А. Эбергарду нанести «миролюбивым» туркам упреждающий удар и, по существу, сама создала благоприятные условия для внезапного нападения неприятельского флота, тем не менее отреагировала на события 16 (29) октября с плохо скрываемым раздражением. Начальник Штаба верховного главнокомандующего генерал от инфантерии Н.Н. Янушкевич в письме от 5 (18) ноября упрекнул морского министра в том, что «неоднократные указания» ставки не пошли впрок, и посетовал, что дерзкий выпад противника может вызвать у «широкой публики» и законодателей, «отпускающих огромные средства на флот», неприятные ассоциации с «несчастьем, постигшим нас у Порт-Артура». Особенное недоумение в штабе великого князя Николая Николаевича вызвало то, что «отражение атаки «Гебена» всецело выпало на долю крепости», в то время как флот бездействовал, стоя на внутреннем рейде. (Кстати, и напрямую в Севастополь из Барановичей был направлен запрос: «Отчего флот принял бой на якоре, а не в море?»{280}) От имени главковерха Н.Н. Янушкевич попросил морского министра «лично войти в рассмотрение этого вопроса» и по результатам расследования «произвести замену в составе штаба, командного состава судов или старших начальников»{281}. Ответ И.К. Григоровича, который отправился в Севастополь и лично разобрался в обстоятельствах событий 16 (29) октября, свидетельствует о том, что глава морского ведомства не обнаружил стремления «выносить сор из избы». Иван Константинович не нашел подтверждений распространившимся обвинениям в адрес командующего Черноморским флотом и его штаба в «непринятии мер предосторожности от внезапного нападения». Упрек же со стороны сухопутного начальства в том, что отражение неприятеля легло на плечи крепостной артиллерии, И.К. Григорович парировал напоминанием о роли приморских крепостей, которые, «вообще говоря, сооружаются для того, чтобы защищать базу флота и флот, пополняющий в ней свои запасы; никакая приморская крепость-база не в праве требовать, чтобы флот поставил бы себе задачей защищать ее от неприятеля». Вполне оправдав все действия черноморского командования, министр не нашел «причин к его смене». Более того, И.К. Григорович дал понять, что изрядную долю ответственности за случившуюся конфузию ставке следовало бы принять на свой счет. Напомнив об указаниях штаба главковерха, связавших руки адмиралу А.А. Эбергарду, морской министр заметил, что «при таких обстоятельствах и при данных директивах приходилось мириться с возможностью того, что произойдет именно то, что произошло — то есть «хулиганский» рейд германо-турецких крейсеров с целью бомбардировать наши беззащитные порты»{282}.

Морской министр генерал-адъютант адмирал И.К. Григорович

Вопрос о том, задел ли «Гебен» крепостное минное заграждение, Иван Константинович счел нужным обойти молчанием. Зато летом 1916 г., когда в Морском штабе главковерха озаботились подготовкой всеподданнейшего доклада о необходимости смены командования Черноморского флота, это дело извлекли из-под сукна. Сбором «критико-исторических материалов», проще говоря, компромата на А.А. Эбергарда, занялся бывший историограф штаба Черноморского флота капитан II ранга Е.Н. Квашнин-Самарин, к тому времени переведенный в Генмор{283}.

Правда, в самом докладе по Морскому штабу верховного главнокомандующего от 26 июня (9 июля) 1916 г., в результате одобрения которого царем А.А. Эбергард был заменен А.В. Колчаком, события 16 (29) октября 1914 г. не упомянуты{284}. Очевидно, авторы документа — начальник Морского штаба ставки адмирал А.И. Русин и его деятельный флаг-капитан кавторанг А.Д. Бубнов — опасались бросить тень на расследование, которое «по горячим следам» проводил сам министр. Зато в приложенном к докладу перечне вопросов, «доложенных Его Императорскому Величеству на словах», можно обнаружить напоминание о том, что «Гебен» при бомбардировке проходил по нашему минному заграждению, которое не было замкнуто вследствие неразработанной организации этого дела»{285}.

Капитан I ранга К.Ф. Кетлинский флаг-капитан по оперативной части штаба командующего флотом Черного моря в 1914-1916 гг. 

Действительно, составленная Е.Н. Квашниным-Самариным схема маневрирования «Явуза» при сопоставлении с записями о замыканиях мин свидетельствовала, что неприятельский корабль прошел по краю заграждения. Этот факт подтвердился летом 1917 г., когда следователь, направленный Временным правительством для расследования «дела об атаке «Гебена» 16 октября 1914 года», изучил мину № 12 первой станции (ее подняли из воды при снятии крепостных заграждений в 1916 г.). Осмотр, произведенный в присутствии следователя поручиком Пестовым (к этому времени он стал заведующим складами взрывчатых веществ и мин) и старшим унтер-офицером Вишняковым, показал, что «во всю длину продолговатой части мины были ясно видны большие царапины и соскобленные части металла корпуса…»{286}

Наконец, в 1923 г., при разборе архива штаба Черноморского флота, Н.В. Новиковым была обнаружена карта крепостных заграждений с нанесенным на нее маршрутом «Гебена» (этот документ, по-видимому, был изъят из бумаг флаг-капитана по оперативной части капитана I ранга К.Ф. Кетлинского после его смещения с должности в августе 1916 г.). Карта, подписанная начальником минной обороны и офицером-наблюдателем, не оставляет сомнений том, что германо-турецкий дредноут пересек одну линию мин, прошел вплотную к другой группе и, кроме того, «был еще в трех опасных положениях»{287}.

Спору нет, вопиющий факт опоздания с передачей команды на «ввод» минных заграждений заслуживает всяческого порицания, и от такового порицания воздерживается редкий исследователь истории Великой войны на Черном море. Однако если попытаться абстрагироваться от пафосного негодования по поводу «нераспорядительности» командования Черноморского флота, то придется признать, что действительное значение безнаказанного прохода «Гебена» по крепостным минам не так уж велико. Как показали дальнейшие события, превосходная подводная конструктивная защита германских дредноутов позволяла им сохранять боеспособность при подрыве даже на двух русских минах, в том числе новейших образцов{288}. Поэтому утверждение о том, что взрыв злосчастной мины № 12 повлек бы катастрофические для «Гебена» последствия и уж тем более, как полагают некоторые летописцы Первой мировой войны, изменил бы весь ход борьбы на Черном море, содержит, на наш взгляд, некоторое преувеличение.

Забегая вперед, заметим, что досадная оплошность 16 (29) октября заставила черноморское командование внести в организацию боевого использования крепостных заграждений определенные усовершенствования. Уже через день после нападения неприятеля — 18 (31) октября — секретным приказом начальника минной обороны были замещены офицерами учрежденные должности «начальников минных заграждений», в обязанность коим вменялся надзор «за полной исправностью вверенного им заграждения» и «правильностью несения службы на своих минных станциях»{289}. 27 ноября (10 декабря) 1914 г. командующий флотом приказал коменданту Севастопольской крепости «принять самые решительные меры, чтобы приказания могли передаваться скоро и надежно»{290}. Сам же А.А. Эбергард циркуляром от 18 ноября (1 декабря) 1914 г. № 956 распорядился создать комиссию для составления нового Положения о службе крепости по внешней охране рейдов. Документ, введенный в действие приказом комфлота от 12 (25) декабря 1915 г. № 131, содержал ряд новаций, касающихся минной обороны главной базы, — например, устройство на центральной телефонной станции при первой минной роте «особой коммутации» для одновременной передачи приказаний на минные станции № 1, 2 и 3. Право отдачи приказа на «ввод» и «вывод» боевых батарей было теперь предоставлено не только начальнику минной обороны и его заместителю, но и — «в случае экстренной надобности» — начальнику охраны рейдов{291}.