Найдется добрая душа - Владимир Шорор

Леня притаился и замер.

— Дорогая моя, — возражала математичка, — я больше вас работаю с детьми. Поверьте моему опыту. На таких, как ваш Алексеев, эффективно действует только строгость. Макаренко тоже ведь был сторонником физических методов…

— Что вы, ей-богу, такое говорите? — огорчилась Марья Васильевна. — Ребенок сирота, у него пытливый ум, возбудимость повышенная. К таким детям Макаренко советовал быть внимательными, советовал вникать в их душу…

Леня не знал, что такое «физические методы», но по тому, как говорила о них Марья Васильевна, понял, что они принесут ему мало добра.

Любовь Иннокентьевна заговорила снова, стала доказывать свое.

Лене очень захотелось, чтобы Марья Васильевна одолела математичку в этом споре. И он даже подумал — как бы помочь ей. Но тут раздался звонок, и учительницы разошлись, не окончив разговора.

С тех пор Леня нередко размышлял, чем бы ему обрадовать Марью Васильевну, что бы такое сделать?

Но что мог он, Леня, двенадцатилетний мальчик из детского дома?

Говорят, учись на пятерки, вот и учителю самая радость. А пятерки Марья Васильевна ставит не густо. Выучит Леня все-все, только один вопросик не успеет, а она обязательно его задаст.

Но Леня теперь не обижался на Марью Васильевну никогда. Что бы ей сделать хорошее? От бандитов спасти… Вот, зимой, кончатся поздно уроки, пойдет Марья Васильевна одна по темной улице, нападут на нее бандиты. А Леня тут как туг. Засвистит в свисток с горошиной, как милиционер, закричит на разные голоса, бандиты испугаются, разбегутся.

Два раза ходил Леня за Марьей Васильевной, следил издали. Нет, не напал никто. Один пьяный встретился, а она идет прямо, не боится. Пьяный качнулся и, хотя не толкнул ее, сказал:

— Я извиняюсь.

Накануне Восьмого марта все девчонки в классе готовили учительницам поздравления. Надписывали разноцветные открытки, рисовали картинки, а Лида Гусева сделала из картона шкатулку, вроде башни. Обклеила ее бумажными цветами, вышила красными нитками и, чтоб лучше стиралась пыль — обтянула целлофаном. Красивая получилась шкатулка!

Но Леня не умел ни рисовать, ни даже писать так красиво, как Валерка Попов, сосед по парте. Денег на открытку у Лени не было, в детдоме не давали. Да и никто из ребят учительницам не дарил никогда поздравлений. Это делали только девчонки. Как быть? Он думал долго. И, наконец, решился. Ну и пусть никто не дарит. И пусть засмеют. А он знает, что надо сделать.

Вечером, когда в детдоме закончился ужин и все уселись за уроки, он сел в уголок, достал кусочек плотной рисовальной бумаги, сложил ее пополам, как книжку, и цветными карандашами, зеленым и красным, других не оказалось, долго рисовал цифру восемь. Она не получалась. Тогда Леня послюнявил химический карандаш, обвел синим цветом два кружочка, один над другим. Стало куда красивей. И на восемь похоже. Внизу, как ни пыхтел, как ни старался, а все же немного вкось вывел печатными буквами слово «марта». И так как времени до сна оставалось совсем немного, просто ручкой написал: «Мар. Васильевна, поздравляю Вас Международным женским днем. Желаю здоровья». А пониже расчеркнулся уже совсем быстро: «Алексеев Л.».

На другой день он с нетерпеньем ждал четвертого урока. Валерка Попов думал, что в класс вбежит сейчас Славка Макеев, который толкнул его на перемене и куда-то спрятался.

И вот, когда дверь открылась, Валерка с размаху запустил скомканной тряпкой. Вместо Славки вошла Марья Васильевна. Тряпка попала ей в ногу.

Класс замер, а Леня даже зажмурился. Тряпкой — в учительницу, да еще в Марью Васильевну! Он готов был вскочить и дать Валерке по шее. Но Марья Васильевна совсем не рассердилась, только спросила:

— Это вы с Восьмым марта так меня поздравляете?

Все задвигались, зашумели, а к столу вышла Лида Гусева, в белом переднике, как и все девчонки сегодня, с красными лентами в косах. Вытаращив глаза, протараторила, будто отвечала урок:

— Дорогая Марья Васильевна, поздравляем Вас с Международным женским днем, желаем долгих лет жизни.

Лида перевела дух, поставила на стол свою красивую шкатулку, и все, кроме Лени, захлопали в ладоши.

— Дураки. Долгих лет жизни желают, — тихо сказал Леня. — Что она помирать собирается?

Он вспомнил, как трудился над поздравлением. Как же отдать? Засмеют. Только девчонки поздравляют. Он держал разрисованный листок под партой, возился, сопел.

— Вынь руки из-под парты! — сказала Марья Васильевна строго. — Что у тебя там?..

— Так… — ответил Леня и положил на парту только одну руку.

Марья Васильевна, кажется, этого не заметила. Взгляд ее привлек Валерка Попов, он что-то хотел спросить и поднял выпачканную в чернилах руку.

Потом Марья Васильевна начала объяснять новый урок, а Леня думал о своем — как же отдать?

Время шло, Леня знал, что уже скоро уборщица тетя Катя зазвонит внизу звонком, ребята повскакают с парт, побегут в зал, а Марья Васильевна сложит свои книги в кожаную папку с застежкой молнией и пойдет домой. А он, как дурак, будет сидеть еще на истории, зажав поздравление в кармане.

Так оно и получилось. Звонок прозвенел, Марья Васильевна, собрав для проверки тетради, ушла.

Дежурная Лида Гусева открыла форточку, принялась выгонять из класса ребят. Леня не встал, склонившись над партой стриженой черной головой. Отдать Марье Васильевне свою тетрадь он позабыл, и теперь она сиротливо лежала перед ним. На обложке, между кляксами, был нарисован бородатый человечек в матросской бескозырке и стояла подпись: «Это Магеллан».

«Еще и за тетрадку попадет», — подумал Леня и почувствовал, как защипало в носу. И тут в открытую дверь он увидел Марью Васильевну. Она шла к учительской, через кишащий ребятами зал.

— Алексеев, выходи! — приказала Лида.

Но Леня уже не слышал ее. Перепрыгнув через парту, он схватил тетрадь, сунул туда поздравление и стремглав вылетел из класса.

— Ишь, послушный стал, — сказала Лида Гусева. — Меня все мальчишки слушаются, даже Алексеев.

Лене так и не удалось догнать Марью Васильевну. Кто-то подставил ему ногу, он с размаху полетел на пол, а когда поднялся, Марьи Васильевны в зале уже не было.

Медленно он подошел к учительской, постоял в нерешительности, наконец, постучался и открыл дверь.

Никто не обратил на него внимания. Учителя стояли группами, разговаривали, читали газеты, а физкультурник Сергей Кузьмич ел пирожок и запивал чаем.

Марья Васильевна сидела за длинным столом. Напротив нее просматривала какой-то журнал Любовь Иннокентьевна. Она подняла свои круглые, холодные глаза, строго посмотрела на Леню.

Краснея и спотыкаясь, Леня подошел к Марье Васильевне.

— Нате, — сказал он тихо, покраснел еще больше и вышел, чувствуя, что математичка провожает его взглядом.

Оказавшись в зале, Леня тотчас забыл о круглых глазах Любови Иннокентьевны и с легким сердцем кинулся в самую кучу возившихся у чужого класса ребят.

Он не знал, что когда за ним закрылась дверь учительской, Любовь Иннокентьевна сказала Марье Васильевне:

— Вот видите, даже по вашему предмету у этого Алексеева безобразная тетрадь. Разрешите-ка, я посмотрю…

Она раскрыла обложку с портретом Магеллана и сразу же увидела тройку.

— Конечно… Никакой строгости, — отметила Любовь Иннокентьевна, — и вот результат!

Но чем дальше листала она тетрадь, тем чаще попадались четверки, поставленные уверенной рукой Марьи Васильевны, а в самом конце вынырнула даже одна пятерка.

Математичка перевернула еще страницу. Поздравление выпало на стол, Марья Васильевна, прочитав его, улыбнулась и бережно спрятала в кожаную папку.

Возвращение к себе

1

С некоторых пор Дмитрий Павлович Шеменев стал ощущать недовольство своей работой. И чем дальше катилось время, тем сильнее становилось это чувство. Шеменев, пожалуй, и сам не мог точно определить, когда оно появилось. Может быть, в тот день, когда на его канцелярский стол поставили телефон. Это был старый военно-полевой аппарат, неведомо как попавший сюда, в сибирский райцентр. Телефон даже не звонил, а глухо гудел — «зуммерил», как говорят связисты. Был он неудобен: во время разговора приходилось нажимать на расхлябанный клапан, вделанный в трубку, иногда клапан выскальзывал из-под руки и связь прерывалась.

Но Шеменев обрадовался этому телефону. «Фронтовой», — подумал он и погладил зеленый, местами исцарапанный ящик. Глухие гудки его весь день напоминали Шеменеву о том, уже далеком времени, когда он был командиром орудийного расчета в ИПТАПе — истребительно-противотанковом артиллерийском полку. Едва раздавался «зуммер», Дмитрию Павловичу хотелось сказать:

— Гвардии сержант Шеменев слушает!

Но произносил он совсем другое. Иногда — «Райисполком», реже — «У аппарата», а если «зуммер» отрывал от срочного дела, бросал в трубку короткое «Да!».