Смертоцвет - Александр Зимовец

Павла Ивановича.

— Я видел его племянника, Святослава Паскевича, на приеме у графа. Тогда, когда убили лакея.

— И что? Святослав Паскевич командует лейб-гренадерами, не думаешь же ты, что он может быть заодно с нигилистами и лично будет убивать лакея? Нет, это бред какой-то.

— Да зачем вообще кому-то понадобилось этого лакея убивать? — спросил Герман. — Да еще и прямо на приеме, что это за оперетта, в самом деле?

— Это может быть предупреждением графу, — ответила Таня. — Дескать, мы знаем, что ты задумал. Одумайся, пока не поздно. И способ еще выбрали такой… Я слышала, эльфы таким образом казнили за измену. И порой люди, совесть которых была нечиста, сами казнили себя подобным образом. Ну, знаешь, вроде как японцы, взрезающие себе живот.

— Погоди! — Герман выставил перед собой ладонь. — О чем ты говоришь? Что значит «предупреждение графу»? Лакея убила Надежда и ее нигилисты. Она сама проговорилась!

— Да, но какие у нее мотивы? И кто за ней стоит? Точно ли дело только в том, что все крепостные отказались от вольной? Вот эти люди, — Таня кивнула в сторону коек с неподвижными мастеровыми, — от воли не отказывались, и она не могла об этом не знать.

— Они отказались уйти с ней, — сказал Герман. — Возможно, с ее точки зрения, это то же самое.

— Так или иначе, нам неплохо бы ее допросить, прежде чем делать окончательные выводы, — сказала Таня, а затем приложила ладонь к губам, подавляя зевок. — Черт, уже утро. Надо бы поспать.

— Не смогу уснуть, пока не узнаю, что будет с ними, — Герман указал на мастеровых.

— А что говорит доктор?

— У доктора появилась кое-какая надежда. Он послал за книгами, может быть, удастся спасти хотя бы кого-то.

— О-хо-хо, — вздохнула Таня и уселась на узкий пыльный подоконник. — А я ведь как раз сегодня обсуждала твою идею создания из них летучего отряда. А теперь… какой уж теперь отряд? Хорошо бы хоть то-то выжил и не остался калекой.

— Я найду того, кто это сделал, — сказал Герман твердо. — Найду и засуну ему его эльфийский артефакт… по самую рукоятку. До сих пор это было для меня просто расследованием по службе. Но теперь это дело чести. Вот только…

— Только что? — Таня встрепенулась.

— Скажи мне, пожалуйста еще раз… глядя в глаза… — проговорил Герман с расстановкой. — Ты точно… абсолютно точно… уверена, что это не операция Оболенского? А то вот ты только что сказала, что таким образом графа могут пытаться к чему-то склонить, но… ведь это нам нужно склонить графа к сотрудничеству, разве не так? И это мы можем использовать для этого в том числе и устрашение, разве не так? Не просто же так лакей погиб именно в тот самый момент, когда я разговаривал с графом и намекал ему на стоящих за мной людей?

Несколько секунд они с Таней молча смотрели друг на друга.

— Я клянусь тебе своей честью, — твердо проговорила она, — клянусь своей силой и честью своего рода, что я никогда ничего не слышала такого, что свидетельствовало бы о том, что за этим стоит Оболенский или… мой отец. И что я бы ни за что на свете не захотела бы иметь с этим ничего общего, если бы об этом узнала. За кого ты меня принимаешь, в конце концов?

— Я принимаю тебя за очень амбициозную и очень красивую женщину, — ответил Герман. — Однако амбициозности в тебе, все же, несколько больше, чем красоты.

— Если это был комплимент, то очень странный, — Таня поморщилась.

— Нет, это был факт, — Герман вздохнул. — Ладно, я тебе верю. В конце концов, кто я такой, чтобы не верить честному слову княжны Ермоловой. Вот смотри, что у меня есть.

С этими словами он извлек из кармана квитанцию камеры хранения.

— Ого, — Таня присвистнула. — Это ты нашел у убитых в Кувшиново? Да ведь с этого надо было начинать! Что ж, проверим, куда ведет эта ниточка.

Глава тринадцатая

Безвременно погибает арбуз

Герман всегда немного недолюбливал вокзальную суету. Стоило ему оказаться на вокзале, как он автоматически начинал испытывать неприятное чувство, словно он куда-то опаздывает, и нужно непременно бежать, высматривать в толпе вокзальные часы, протискиваться сквозь толпу.

Вот и сейчас он поймал себя на мысли, что невольно готовится сорваться с места и перейти на бег. А ведь ему даже ни на какой поезд не нужно!

Герман и Таня старались не привлекать к себе лишнего внимания. Он был одет в коричневый сюртук, руках держал потертый саквояж и изображал молодого чиновника, едущего по делам с женой. На случай осложнений возле входа стояли двое жандармов в штатском, а в зале ожидания лениво фланировали еще трое.

Они с Таней спустились по небольшой лестнице к камере хранения и предъявили квитанцию, после чего им вынесли потертый парусиновый портфель, какой можно было увидеть в руках у гимназиста и мелкого чиновника. Герман взвесил его в руках, и тот оказался на удивление тяжелым, словно кто-то положил в него кирпич или увесистое канцелярское дело. Он с трудом упаковал портфель в свой саквояж, который теперь серьезно оттягивал руку.

— Там бумаги, — проговорила Таня негромко. — Очень много.

— Предлагаешь посмотреть прямо здесь?

— Нет, конечно же. Пойдем.

Бумаги Германа немного расстроили. Честно говоря, он ожидал увидеть в камере какую-нибудь эльфийскую дудочку из рога и шести копыт шестиногого единорога, с помощью которой можно заражать людей смертоцветом. Это было бы триумфальное окончание расследования, после этого оставалось бы только поймать Надежду, но это уже было бы задачей чисто технической. Вся мощь Корпуса жандармов уж как-нибудь справится с поимкой одного человека, который даже магией не владеет.

— Дык, теперь-то владеет, забыл, что ли, барин? — поправил его Внутренний дворецкий, и Герман слегка скривился от этой мысли. Увы, старик был прав. Благодаря его оплошности, Надежда теперь тоже маг. Или, все же, нет? Ведь Узорешитель действует теперь только в его руках, разве не так? Или это касается только разрушения уз, но не наделения магией? Опять сплошные вопросы.

— Это карманник, — проговорила Таня, не поворачивая головы, и Герман вернулся от