Весеннее солнце зимы. Сборник - Наталья Суханова

Когда на диспуте «Вселенная и человечество» худенький стройный юноша волновался, что Вселенная и человечество могут погибнуть от тепловой смерти или еще там от чего-то, Лиза сочувствовала ему. Юноша был ей симпатичен, она была, пожалуй, даже немного влюблена в него, и она чувствовала, что если быть как этот юноша, то действительно жалко и несправедливо, если все это так и погибнет.

После юноши выступал простоватый дядька. Он говорил немного, и смысл его выступления свелся к тому, что все равно «какой-то конец должен быть» — и Лиза, хотя ей больше нравилось, когда говорят интеллигентно и непонятно, была согласна в глубине души с этим дядькой. Так уж всегда, все люди умирали, и все было так, словно их никогда и не было. И человечество тоже — почему бы и ему не помереть, не исчезнуть так, словно его никогда и не было. Сама эта мысль не была ей неприятна. Всей своей жизнью — весельем, которое она любила, но которое было совсем ни к чему, тяжелой и однообразной жизнью своей невестки и тех знакомых, которые уже умерли, исчезли, — она понимала, что так, наверное, и должно быть.

Юноша выступил снова, горячился, что ну ладно, конец, а дальше-то, за концом что-то все-таки должно быть?! И Лиза весело смеялась тому, как это в самом деле верно, а дядька и она совсем забыли, что за концом-то должно быть что-то еще! Она почему-то вспоминала, как они ходили в поход, и припоминался ей ледяной холод на рассвете и красное солнце, которое, растягиваясь и сплющиваясь, переползало из щели в щель между узкими тучами над горизонтом, пока не выкатывалось наконец на простор и не начинало белеть, входя в силу. И ей уже было вместе с юношей жаль, что человечество и даже Вселенная могут так просто пропасть, исчезнуть.

Но потом выступал кто-то еще, насмешливый и едкий — мол, конечно же, за всяким концом что-то есть, но что как это — мертвая материя, не способная более к существенным превращениям? И пусть даже это не так — юноша не прав уже тем, что идет не от логики, а от эмоций, выдает желаемое за действительное и ищет доказательств своему положению именно потому, что страстно хочет, чтобы оно оказалось верным, а нужно наоборот — проверить желаемое противоположным. И Лизавета, хотя юноша по-прежнему был приятен ей, все-таки испытывала теперь к нему что-то вроде жалости. «Молодой!» — думала она неопределенно и сочувственно улыбалась юноше, но он сердито отворачивался, потому что ее улыбка бесхитростно говорила, что его считают разбитым, а он себя разбитым не считал, и, кроме того, он испытывал отвращение, когда женщины лезли со своими улыбками в разговоры о человечестве и Вселенной.

На всех ее диспутах с заключением выступала ведущая, и всегда получалось, что не прав ни один из выступавших, а права она. Лизе это доставляло тройное удовольствие. Она простодушно развлекалась, что, надо же, сама бы она никогда до этого не додумалась! Не очень лестные замечания, которые делала ведущая, обсуждая выступления, смешили Лизу — что уж тут поделаешь, если вечно этих выступающих заносит в сторону! И наконец, ее как-то успокаивало, что ни одно из противоположных мнений не верно, а верно третье, которое показывает, что все эти волнения и страсти в споре — ерунда, существует простая, спокойная истина — и нечего больше думать, умные люди давно уже четко и ясно сказали все об этом!

* * *

С Алексеем Ивановичем она познакомилась, когда готовила очередной диспут. В такие дни она нервничала и на курортников, которые отвлекали ее от подготовки, даже раздражалась.

Он попросил у нее «Сказки».

— У нас для детей есть отдельная, детская библиотека — ребенка лучше записать туда, — рассеянно посоветовала она.

— Дело в том, что этот ребенок — я, — рассмеялся курортник.

В другое время она бы с удовольствием посмеялась с ним, может быть, даже пококетничала, но сейчас ей было не до этого. Она записала «Сказки», но курортник все не уходил. Он задавал вопросы, много ли читателей в библиотеке, большой ли у них город, есть ли какая-нибудь промышленность, скучно ли жить на курорте или интересно, есть ли здесь театр, кто приезжает на гастроли. Пока она обслуживала очередного читателя, он, отложив «Сказки», просматривал кипу книг, лежащих на стойке, а потом возобновлял свои бесконечные вопросы, и, несмотря на то, что спрашивал он весело и шутил при этом, Лиза злилась все больше.

— Вы извините, — сказала наконец она сухо, — мне очень некогда, у меня сейчас подготовка к диспуту.

— А какая тема? — спросил он живо. — Я бы тоже с удовольствием принял участие! Это можно? Курортникам разрешают участвовать?

— А вы правда придете? И будете выступать? Да вы обманете!

— Даю вам честное слово, — сказал он торжественно, но она не очень поверила — с курортниками вечно бывало так, что они даже специально заходили, спрашивали, когда будет такая-то конференция, афишу о которой («Готовьтесь к нашей читательской конференции…») вывешивала Лизавета на большой ясень у здания, а потом все-таки не являлись.

Заходил он до диспута почти каждый день — и всякий раз бывал в библиотеке больше, чем того требовал выбор книг, да и выбирал как-то несерьезно: спрашивал у нее или у кого-нибудь, кто оказывался рядом с ним, что они посоветуют ему почитать по своему собственному вкусу — то и брал. Как-то ему со смехом посоветовали брошюру «Как ухаживать за грудным ребенком» — и он действительно взял ее.

— Чокнутый какой-то! — сказала вслед ему девица, посоветовавшая эту брошюру.

Когда на следующий день, возвращая брошюру, Алексей Иванович принялся разглагольствовать об «интереснейших вещах», почерпнутых им из нее, Лизавета посмотрела на него подозрительно и, опасаясь, что он опять «заговорит» ее до одурения, отправила к стеллажам, разрешив порыться в книгах. Впрочем, он и оттуда то кричал, что это невероятно — у нее есть довоенные номера «Интернациональной литературы»! — то, усевшись на лесенке, беззастенчиво прислушивался к приставаниям забредшего под хмельком к ней в библиотеку Сеньки Рыжего. А потом все-таки торчал у стойки, расспрашивал Лизу, чем занимается Сенька Рыжий, предпочитают ли женщины мужчин красивых или умных, может ли она объяснить, чем «берут» мужчины, которые и не красивы, и не умны, а наоборот, грубы и внутренне и внешне, да еще и пьяны зачастую.

В его тоне, в его взгляде не было недоброжелательности — одно любопытство, почти детское. И все-таки Лиза почувствовала себя задетой: было что-то неприличное в этом настойчивом допытывании.

— Вы это что, о Семене? — холодно спросила она.

— Нет, вообще… Ну хотя бы о нем!

Окончательно обозлившись, Лизавета выпалила, что разница между умными мужчинами и дураками невелика — все скоты.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});