Тайна архивариуса сыскной полиции (СИ) - Зволинская Ирина

– Мы едем в Петербург, это не обсуждается, – оборвал его Дмитрий, он оделся и теперь смотрел на меня через зеркало. – Будет забавно… правда, Алиса?

– Что именно, ваше высочество? – хрипло спросила я, закрывая пятно салфеткой.

Одоевский проводил Дмитрия, усадил на диван, и царевич ответил:

– Три неудавшихся покушения, а если считать сход пассажирского с рельс, то четыре.

– И что здесь забавного? – уточнил непривычно серьезный Толстой.

– Забавно, что смерть моя наступит от удара поручнем в спину. Банально и пошло, никакой зрелищности.

Я вцепилась в салфетку и опустила глаза. Если Дмитрий не перенесет путешествия …

Возможно ...  больше не будет жертв – молодых женщин с порезами на ладонях, и ангелу .... не придется кричать.

Но что будет со страной? И что будет со мной? Последняя из Шуваловых, дочь предателя и сестра той, что якобы носила синий огонь… Да, кричать не придется. Это будет тихая смерть.

Кто бы мог подумать, что дар не понадобится… уцелел бы царевич, не держи меня в руках, закрывая от удара собой?

Я медленно расслабила пальцы. Почему он сделал это? Инстинкты? Или ... он спас меня от боли, потому что боль моя должна принадлежать ему одному?   

– Вы испачкались, Мария Михайловна, – заметил Дмитрий. – Переоденьтесь. Дрезина уже подана. Моему ангелу не пристало быть грязным. Даже если ангел этот стоит на пороге смерти.

– Слушаюсь.

Я поднялась на ноги и, поклонившись, вышла в коридор. Мой саквояж, я помнила, стоял в том самом купе, где мы беседовали с княжной. Все мои сменные вещи были красными, и, если собираясь в путешествие, я сочла этот факт забавным, теперь мне не было смешно. Цвета, более не подходящего к случаю, просто не существовало. Однако… выбора не было. Я надела платье и, накинув на плечи накидку, вернулась в салон.

Одоевский отдал распоряжение выходить. Мой черед был за княжной, за мной медик – он должен был ехать с нами. Я подошла к открытой двери и, щурясь, оперлась о крепкую мужскую руку – князь помог мне спуститься. Светлое затянутое плотным серым покрывалом небо ослепляло. Остро пахло солярой и весной.

Алиса выбралась из норы и с удивлением поняла, что в ней даже было своё, особое чудо. Тот самый морфий, заглушающий боль. Я почти забыла о своей собственной болезни. Помимо простуды у меня был неизлечимый недуг – Алексей.

Где ты, сейчас, Алёша? Успел ли к государю? Пытаясь уберечь, ты, сам того не ведая, приговорил меня. Я не ропщу, но знаю, ты станешь винить себя. Много лет наказывая тебя за мои же чувства, я познала что есть жестокость сполна. Я не могу любить тебя, я не могу тебя не любить. Так, может быть, смерть это выход? Хотя бы для одного из нас.

Дмитрий спустился. Несмотря на то, что он опирался на руку Андрея Толстого, царевич держался уверенно, тяжелый взгляд давил. Я поправила капюшон накидки, его высочество шагнул ко мне и сказал:

– Я не знаю, о чем вы думаете, Мария Михайловна. Но запрещаю вам думать об этом.

– И как же вы узнаете, что я нарушила приказ? – я изобразила улыбку.

– По вашему взгляду, – с готовностью ответил царевич. – Я помню его. Именно так вы смотрели на меня при нашей первой встрече.

– Как?

– Как смотрят ангелы на смертных, Мария. Как будто меня нет.  

Слова – всего-то набор звуков, но в устах его высочества они пугают больше приставленного к горлу ножа. Зелень прозрачного взгляда манит, как манит трясина заблудшего путника. Шаг, завязли ноги, два, он по пояс в болотной воде. С каждым движением, с каждым новым вздохом, смерть всё ближе, крики отчаяния только ускорят её.  

– Простите, – шепнула я, опуская глаза.

Мы все уселись на жесткие лавки, дрезина двинулась, мужчины молчали. Его высочество невидящим взглядом смотрел куда-то вперед.

Из-за взрыва основные пути были заняты составами, мы свернули на запасные, но я видела впереди станционное здание. Пожалуй, одно из самых красивых в городке – маленькая башенка, на ней высокий шпиль, ниже резной навес от непогоды. Большинство домов здесь напоминали сараи – прямоугольники в два этажа и простая двускатная крыша. Как же я хочу домой… пожалуй, только сейчас я поняла, как привязалась к квартире на Гороховой. Я была счастлива засыпать и просыпаться в ней. Мести пол, протирать пыль! В субботнее утро сесть за рояль и, закрыв глаза, позволить душе летать.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Спасибо, ваше сиятельство, что оплатили моё проживание. Я дернула краешком рта, будем хоть иногда честны перед собой – и не только моё.

Анастасия Алексеевна аккуратно сжала мой локоть, и я очнулась. Его высочество, подперев рукой подбородок, сощурившись, смотрел на меня.

– Вы ослушались, Мария Михайловна?

Я спрятала ладони под накидкой и отрицательно покачала головой.

– Нет, ваше высочество.

– Лжете, – зло улыбнулся Дмитрий и, облизнув пересохшие губы, закрыл глаза.

Дрезина остановилась. Одоевский сошел на пути и, приняв донесение, вернулся к нам, еще более мрачным, чем был до того.

– В городе очередная демонстрация, на этот раз студенческая. Мирная, но я бы предпочел добираться в экипаже.

– Прошу прощения, ваше сиятельство, – осторожно начал медик. – У меня есть опасения на счет внутреннего кровотечения у его императорского высочества. Даже эти несколько минут на дрезине в этом случае крайне опасны, а вы говорите о тряске в течение нескольких часов. Я настаиваю на скорейшей госпитализации.

Я некстати закашлялась.

– Брось, Константин. Сколько их уже было, этих демонстраций? – сказал Дмитрий. – Едем.

Пока князь отдавал распоряжения на счет оставшейся в литерном обслуги, мы пересели в единственный за локомотивом вагон. Дмитрий остался с медиком в первом купе, мы с Анастасией Алексеевной расположились через дверь, следом. Я выглянула в окно, тучи рассеялись, и солнце грело сквозь толстые окна. Поезд двинулся, и Одоевский, бросив подчиненным несколько слов, запрыгнул на подножку.

– Возьмите, – окликнула меня княжна.

Я повернула голову и, нахмурившись, уточнила:

– Закрепляете наш договор, ваше сиятельство? Это, надо полагать, в счет аванса?

Анастасия Алексеевна протягивала мне банкноту номиналом двести пятьдесят рублей – огромные деньги.

– Спрячьте вашу гордость, Мария Михайловна, мне не до шуток! – отрезала женщина. – Бледная кожа, жажда, сонливость и спутанность сознания… внутреннее кровотечение – это приговор. И слишком большая вероятность, что в Петербург приедут не все.

Да, всё так и есть. Княжна лишь озвучила то, что медик боялся подтвердить.  

– Только причем здесь деньги?

Женщина закатила глаза.

– На извозчика, Мария! Я отвечаю за вас! Когда мы приедем в Петербург, вы сразу же, на вокзале наймете экипаж и поедете к Алексею!

Я закусила губу, всхлипнула и всё же расхохоталась. Разумеется, это было нервное, я понимала, но остановиться не могла. Смех мой перешел в кашель, княжна поджала губы, но руку не опустила, и это её упрямство отрезвило меня. Вряд ли она хотела обидеть меня, во всяком случае, сейчас. Думаю, это искреннее желание помочь.

– На извозчика, – откашлявшись, повторила я. Голос сел. – Вы понимаете, что заплати я извозчику этой купюрой, я доеду только до ближайшей канавы на Лиговском? 

– Но … почему?

Я села напротив неё и, потерев уставшие глаза, ответила:

– Это мой годовой оклад, Анастасия Алексеевна. Мне бы копеек двадцать …

– У меня нет таких денег… – тихо сказала она.

– Значит, доберусь пешком.

В купе заглянул Толстой.

– Мария Михайловна, вас просят.

Я поднялась на ноги и без слов отправилась вслед за ним. Дмитрий лежал на узком диване, шторы закрыты и свет приглушен. Медик ушел.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

– Раскройте шторы и сядьте рядом, – приказал царевич и попытался привстать на локтях, освобождая мне место рядом с собой.

Я поддержала его и, усевшись, положила его голову себе на колени. Лоб его был холодным и влажным, сомнений в диагнозе не осталось и у меня.

– Вы солгали мне, Мария Михайловна, – сказал он, глядя мне в глаза. – Солгите еще раз.