Жизнь Антона Чехова - Дональд Рейфилд

В своем отношении к профессии врача Антон разделял мрачный юмор Пальмина и видел в ней в основном отрицательные стороны: зачем бороться с эпидемией холеры, если только в Москве ежедневно от голода и холода умирает сто детей? К тому же общение с больными чревато опасностью. Так, в марте 1887 года чуть не умрет от тифа новоиспеченный врач Николай Коробов. Спасая больных от холеры или дифтерии, врачи зачастую рисковали собственной жизнью[90], да и работать им приходилось на износ. Пациенты по поводу и без повода вызывали Антона за московские окраины. Даже хорошие знакомые порой не щадили его. В сильнейшие декабрьские морозы Михаил Дюковский писал ему: «Ради Бога, если есть возможность, съездите сегодня вечером к моему зятю Евграфу Дмитриевичу, я сейчас получил известие, что он сильно болен. Не отклоните, буду вечно благодарен. Адрес: Красное село, около Рязанского шлагбаума, дом Анисимова»[91].

В канун Нового года Антон получил записку от Пальмина: «Сижу и пью водку у окна. У молодого человека глубокая рана на лопатке. Карбункул или что другое, определить — дело или г. Панихидина, или г. Гробова, или г. Успокоева, или, наконец, гг. Червоточниковых, а не то знаменитого (в будущем) доктора Чехова <…> Приезжайте и свидетельствуйте и что-нибудь посоветуйте». Пальмин обычно расплачивался с Чеховым стишком, настоящее вознаграждение от него поступало редко. Но хуже всего были заигрывания пациентов. В начале 1885 года с Антоном пытались флиртовать три сестры, барышни Яновы. Впрочем, это трио вскоре распалось — в конце 1885 года разразилась эпидемия тифа и унесла одну из сестер (умирая, она держала Антона за руку)[92].

Антона беспокоило и его собственное здоровье. Седьмого декабря он пишет Лейкину о новом кровотечении. Он как будто продолжал считать, что с легкими у него все в порядке и что это лишь лопнул в горле сосуд. Однако судя по тому, что Чехов сказал бывшему школьному приятелю, журналисту Сергеенко, «кровохарканье (не чахоточное)», он, скорее всего, догадывался об истинном положении вещей. Знакомым он то и дело жаловался на переутомление, Лиле Марковой писал о том, что его мучают боли. В декабре на спиритическом сеансе дух Тургенева возвестил, очевидно, обращаясь к Антону: «Жизнь твоя близится к закату». В январе в письме к дяде Митрофану, поздравляя его с избранием в гласные таганрогской городской думы, Антон почти не скрывает беспокойства: «В декабре я заболел кровохарканьем и порешил, взявши денег у литературного фонда, ехать за границу лечиться. Теперь я стал несколько здоровее, но думаю все-таки, что без поездки не обойтись».

В начале 1885 года жизнь в доме Чеховых стала поспокойнее, даже при том, что к ним на постой, смирившись с выходками Павла Егоровича, вернулся недоучившийся Дмитрий Савельев. Феничку Павел Егорович отправил под опеку ее родного сына, а Коле дорога в родительский дом была заказана. Антон тоже Колю не приглашал и лишь напоминал ему о долгах. Дяде Митрофану он нарисовал в письме картину семейной идиллии: «Мамаша жива, здорова, и по-прежнему из ее комнаты слышится ропот. Но даже и она, вечно ропщущая, стала сознаваться, что в Таганроге мы не жили так, как теперь живем в Москве. Расходами ее никто не попрекает, болезней в доме нет… Если нет роскоши, то нет и недостатков. Иван сейчас в театре. Служит он в Москве и доволен. Это один из приличнейших и солиднейших членов нашей семьи. <…> Трудолюбив и честен. Николай собирается жениться. Маша в этом году оканчивает курс…»

Александр, наконец, подыскал в Петербурге место в департаменте таможенных сборов и, выколотив кое-какие деньги из Давыдова, редактора прекратившего свое существование «Зрителя», покинул Москву. Двадцать шестого августа его жена Анна, к неудовольствию старших Чеховых, родила мальчика, которого назвали в честь Коли, и Александр пристроил ее на время к родственникам в Туле. Теперь у него в Петербурге была работа, дающая право на пенсию, бесплатная квартира и топливо, прислуга, кормилица для младенца и вдобавок уже много чего повидавшая гончая Гершка. Лейкин печатал его рассказы, а сам Александр выступал еще как агент Антона, но жизнь свою он так и не смог наладить, ибо совершенно был неспособен удержать в руках деньги. После Пасхи стало ясно, что исстрадавшаяся от ревности и от чахотки Анна снова ждет ребенка. Между тем их кормилица слегла в постель с приступами лихорадки и, чтобы ухаживать за ней, в квартире поселился ее муж. Горничная Катька то и дело воровала из чулана продукты. От нечистой невской воды у Александра расстроилось пищеварение. Он жаловался Антону: «Метеоризм до того силен, что я пишу тебе это письмо при свете газового рожка, вставленного в anus».

Коля перестал появляться в училище и, не имея ни освобождения от воинской повинности, ни паспорта, ушел в подполье. Разыскать его было можно лишь через Анну Ипатьеву-Гольден. Своих заказов он тоже не выполнял, что доводило до белого каления Лейкина. Весной в это дело решил вмешаться Антон. Он вознамерился увезти Колю в Бабкино, подальше от Анны Гольден: «Экий надувало мой художник! Я заберу его с собой на дачу, сниму там с него сапоги — и на ключ».

В Бабкине Чеховы собирались поселиться под боком у своих хозяев Киселевых, которые к их приезду отремонтировали бывшую дачу Маркевича (в письме к Лейкину Антон высказывал опасение: «Тень его будет являться ко мне по ночам!»). Шестого мая Антон, Маша и Евгения Яковлевна — Коля, Ваня и Миша отправлялись следом — выехали на летний отдых. До Воскресенска железная дорога в ту пору еще не дотягивала, и от ближайшей станции до места надо было целый день трястись в экипаже. Переправляясь через Истру в темноте, чуть не свалились в воду — Маша с Евгенией Яковлевной даже закричали от страха. Во флигеле все было подготовлено к их приезду, включая пепельницы и сигаретницы. В кустах заливались соловьи. Лейкин не одобрял этих побегов за город, Антон же, напротив, старался выманить того на природу: «Чувствую себя на эмпиреях и занимаюсь благоглупостями: ем, пью, сплю, ужу рыбу, был раз на охоте… Сегодня утром на жерлицу поймал налима, а третьего дня мой соохотник убил зайчиху. Со мной живет художник Левитан (не тот [Адольф], а другой — пейзажист), ярый стрелок. Он-то и убил зайца. <…> Если будете летом в Москве и приедете на богомолье в Новый Иерусалим, то обещаю Вам нечто такое, чего Вы нигде и никогда не видели… Роскошь природа! Так бы взял и съел ее…»

Хотя самые беззаботные из рассказов Чехова были написаны летом 1885 года в Бабкине, он не оставлял и врачебной профессии. Приглядывая за безалаберным Колей, Антон взялся опекать и Левитана. Художник жил через речку у гончарных дел мастера в деревне Максимовка. Хлопот с ним тоже было хоть отбавляй. Когда Миша с Антоном пришли навестить его, он бросился на них с револьвером. Антон поделился новостями с Лейкиным (а тот — со всем Петербургом): «С беднягой творится что-то недоброе. Психоз какой-то начинается. Хотел на Святой с ним во Владимирскую губернию съездить, проветрить его (он же и подбил меня), а прихожу к нему в назначенный для отъезда день, мне говорят, что он на Кавказ уехал… <…> Хотел вешаться… Взял я его с собой на дачу и теперь прогуливаю…»

Коля начал принимать опиум и тоже нуждался в уходе, но по-прежнему редко показывался на глаза. В начале июня Павел Егорович писал Александру: «Любезный сын Саша. <…> Коли я давно не видел, с тех пор как наши уехали в Бабкино. Говорят, он в Москве <…> Женщина приходила от Анны Александровны Ипатьевой за Бельем Николая Павловича из дачи близ Петровско-Разумовского, говорила, что он у них живет. <…> Вот что значит увлекаться женщинами, они слабого человека с ума сведут. Оттоль он предался лени, пьянству и распутству, значит, ему нипочем наши предпринятые труды и заботы наши к его воспитанию. Горе матери, она испечалилась за ним».

Коля в Бабкине все-таки появился, и Антон весь июнь не решался покинуть его больше чем на несколько часов, чтобы брат снова не вернулся в объятия Анны Гольден, к вину и наркотикам.

Миша — полная противоположность старшим братьям — с успехом закончил школу. Десятого мая Антон писал, зазывая его в Бабкино: «Перед моими глазами расстилается необыкновенно теплый, ласкающий пейзаж: речка, вдали лес, Сафонтьево, кусочек Киселевского дома…» Далее следовало подробное описание всевозможной рыбы — ершей, пескарей, окуней, карпов, голавлей и налимов, а также просьбы привезти побольше рыболовных снастей. Эта чеховская страсть проникла во многие его рассказы, пьесы и письма. Хотя в тот год он был не единственным заядлым рыболовом на реке Истра: незадачливого и простодушного крестьянина Никиту арестовали за свинченные с железнодорожного полотна гайки; он собирался пустить их на грузила для ловли налимов и — попал в рассказ Чехова «Злоумышленник».