Королева нефритов - Икста Мюррей

Опустив глаза, я потрогала глянцевую бумагу и прочитала фрагмент странной надписи, высеченной на первой панели стелы Флорес:

Рассказ нефрит некогда был я король нефрит жестокий король настоящий нефрит дорогой мой ты без потерял я тоже потерял я под величественный и нефрит знака нефрит обладал я змей пернатый ты потерял я ты потерял горячий оставаться будет где ты может целовать я где руки нефрит земля сверху сила мужчина и море и нефрит мой в моем остаться меня прости ты очарование мое сокровище мой ты без здесь меня оставил из-за нефрит он дар великий один нефрит к судьбе мой был нефрит для только имел это и грехи мой поплатиться я ветер выдержал я строка.

— Все это так странно, — сказала я. — Кажется, будто можно прочесть… Разве не интересно, если бы это оказался шифр, вроде тех, о которых вы говорили?

— Гм… Прошу прощения — я прослушал.

— Я хочу сказать, что надпись действительно зашифрована. А вы говорили, что ольмеки и майя их не использовали — всякие там шифры и головоломки.

Он перевернул страницу и, нахмурившись, посмотрел на текст.

— Это точно. Вот греки и римляне — те использовали. Но у них был алфавит. Слоги, а не иероглифы.

— А может, никто не может прочитать стелу именно потому, что надписи на ней зашифрованы?

На сей раз он оторвал взгляд от книги.

— Что?

Я повторила свои слова.

Он снова опустил глаза и недоуменно заморгал.

— Но я же вам говорил! Майя не пользовались шифрами.

— Я просто хочу спросить: а если все-таки пользовались? Разве это не было бы замечательно?

Все еще глядя на книгу, он снова захлопал глазами. И сказал:

— Да, конечно.

Я ожидала, что он добавит что-нибудь еще, но тут наш разговор потерял актуальность, в помещение внезапно вошла красавица Марисела и заявила, что у нее выдалась свободная минута и она наконец может с нами поговорить.

Мы встали; и сама стела, и перевод мгновенно вылетели у меня из головы.

Пока мы собирали книги, в моем сознании непостижимым образом отложились синие шторы на окнах и хрипловатый женский смех.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Марисела выдала нам потрясающую информацию: оказывается, моя мать не только неделю назад останавливалась в «Каса Санто-Доминго», но и забыла здесь небольшую спортивную сумку. Если мы каким-то образом докажем свое родство, заявила она — с помощью документов либо еще как-нибудь, то сможем забрать эту сумку и сами вернуть профессору Хуане Санчес, поскольку та не оставила в отеле никаких указаний насчет того, куда ее отправить.

— У нас тут, знаете, не склад, — сказала Марисела. — Конечно, в нашей кладовой багаж находится в целости и сохранности, но если сумку не востребуют, мы обязаны куда-то отправить ее по почте. Или выбросить.

Говоря это, Марисела улыбнулась, чтобы мы, упаси Боже, не восприняли ее слова как проявление недоброжелательности. Думаю, особа, к которой она обращалась, восприняла все правильно. Увы, этой особой оказалась отнюдь не я, хотя именно я тут же выложила кучу бумаг и фотографий, подтверждающих мою родственную связь с профессором Хуаной Санчес. Исходя из того факта, что мы с Эриком сняли отдельные, хотя и сообщающиеся между собой номера, Марисела, очевидно, пришла к выводу о том, что я ему то ли незамужняя сестра, толи кузина. Это ошибочное суждение позволило красотке считать, будто у нее развязаны руки и она вправе безнаказанно флиртовать с гостем, — чем она и занялась весьма тонко и профессионально, воздействуя в основном глазами, мимикой и призывными модуляциями голоса. Через несколько минут девица проделала чрезвычайно искусный маневр, сунув ему в карман брюк листок бумаги со своим личным номером телефона. Я тут же сказала себе, что меня это абсолютно не касается, ведь Эрик Гомара никогда не смог бы стать пожарным и никогда не будет полицейским. Единственная реальная проблема, пояснила я себе (не считая моего страстного желания заполучить мамину сумку), заключается в том, что я низведена до роли старой девы, а это уже что-то вроде мексиканско-американской версии гувернантки, которую играет Мэгги Смит в экранизациях шедевров Агаты Кристи. Хотя, конечно, всем известно, какими разнузданными особами оказываются на самом деле такие гувернантки, скрывающие свою истинную суть под затрапезными одеяниями и чудовищными прическами.

Реакция Эрика оказалась довольно любопытной. На агрессивные домогательства Мариселы он вообще не отреагировал. Вместо этого повернулся ко мне, заметил выражение моего лица и начал радостно и лукаво улыбаться тому, что — разумеется, ошибочно — принял за ревность.

— Ха! — самодовольно сказал он.

В ответ я нахмурилась, мертвой хваткой вцепилась в Мариселу и предложила, чтобы мужчина пока присмотрел за номерами, а мы, девушки, сходим вниз и заберем мамину сумку.

После того как Марисела любезно проводила меня в кладовую, она стала нравиться мне гораздо больше. Камера хранения находилась в подвале, неподалеку от сохранившихся катакомб и усыпальницы. По холодным ступеням мы спустились в каменно-подземные коридоры; пламя свечи отражалось от развешанных на стенах медных дощечек с записанными на них обетами. Нижние помещения монастыря ничуть не напоминали административную зону. Да, они выходили в сад и к бассейну, но тесные дверные проемы и выложенные каменными плитами полы выглядели весьма сурово, а пляшущие на стенах тени казались призраками монахов, похороненных здесь пять столетий назад.

Несколькими железными ключами Марисела отперла дверь, за которой оказалось просторное помещение, заполненное картонными коробками и мешками, потерянными и вновь найденными вещами, запасами свечей и консервов. Комнату освещали укрепленные на сводчатом потолке люминесцентные лампы. Стоя возле двери, Марисела терпеливо ждала, когда я осмотрю все вещи и найду то, что принадлежит моей матери.

Это была та самая желто-коричневая дорожная сумка, которую таксист бросил в багажник всего полторы недели назад.

Присев на корточки (сердце учащенно билось), я расстегнула молнию. Сверху в прозрачных полиэтиленовых мешочках лежали туалетные принадлежности, одежда, щетка для волос. Под ними я обнаружила небольшую оранжево-розовую книжечку со сверкающим бронзовым замочком, в которой признала мамин дневник — она уложила его непосредственно перед отъездом. Сколько я себя помнила, мама всегда покупала записные книжки одного и того же типа — в розоватой обложке; когда работа приводила ее в плохое настроение, мама вонзала ручку в страницы с таким видом, будто пыталась уничтожить какое-то отвратительное насекомое. Сделав записи, она запирала дневник крошечным оловянным ключиком.