Черный список - Александра Маринина

– Вот, выпейте для расслабления, чтобы не плакать.

Коньяк был благосклонно принят. Ира вместе с Татьяной пошла на кухню готовить ужин, а Мазаев взял кассету Вернигоры и ушел к себе смотреть запись. Мне ничего не оставалось, как подняться наверх, в свою комнату. Лиля, конечно же, читала, и конечно же, лежа на спине. Впрочем, присмотревшись, я увидел, что глаза ее закрыты, хотя ручки крепко сжимали книжку. Спит, что ли?

– Лиля, ты спишь? – спросил я едва слышным шепотом. Если спит, то не проснется.

Она моментально открыла глаза.

– Нет, папа. Я просто думаю.

– О чем?

– Так. О всяком разном. Я есть хочу. А мы сегодня ничего на ужин не покупали. Опять в ресторан пойдем?

– Скоро тетя Ира нас покормит. Потерпи немножко.

Лиля перевернулась на живот и уткнулась в любовный роман, а я растянулся на своей кровати и стал думать о Татьяне, о ее недописанной книге и украденном компьютере. Больше всего на свете мне хотелось сейчас пойти к ней и сказать: «Таня, выходи за меня замуж. А в качестве свадебного подарка я куплю тебе новый ноут-бук. Только не расстраивайся, пожалуйста». Где взять для этого полторы тысячи долларов, я не знал, но сказать ужасно хотелось. И не только сказать, но и сделать. Вот ведь в чем незадача…

Кажется, я задремал, потому что, когда снизу раздался Ирочкин голосок: «Владик, Лиля, идите к столу!», я вздрогнул и очнулся.

Ни смерть российской кинозвезды, ни кража компьютера не повлияли на красоту и изобильность Ирочкиных кулинарных изысков. В центре стола торжественно возвышалась бутылка коньяка в окружении чего-то неведомого, но разноцветного. Ради такого случая Вера Ильинична пожертвовала даже рюмки – не глушить же драгоценный напиток стаканами.

Когда мы с Лилей спустились вниз, за столом сидела одна Татьяна.

– А где народ? – спросил я, усаживаясь рядом и украдкой касаясь ее округлой коленки.

– Ира пошла за Мазаевым, сейчас они подойдут.

Я покосился на окно соседнего дома, которое хорошо просматривалось с моего места. Света в окне не было.

– По-моему, можно начинать без них, – усмехнулся я. – Если они и подойдут, то не сейчас.

Таня понимающе улыбнулась краешком губ, бросив предостерегающий взгляд в сторону Лили. Но я оказался не прав. Ира и Мазаев появились через несколько минут, хотя лица у обоих были виновато-вороватые. Видно, кусочек кайфа они все-таки урвали.

Когда было выпито по две рюмки под тосты о том, чтобы сегодняшние неприятности были самыми большими в жизни, обстановка за столом несколько разрядилась, напряжение спало. Ирочка со смехом рассуждала о том, что в конце концов квартиру она получит в те же сроки, что и запланировано, только она будет чуть-чуть меньше, чем ожидалось, но это ничего страшного, если с умом расставить мебель. Татьяна, со своей стороны, говорила, что повесть о пожаре ей самой не очень нравилась, просто не в ее правилах бросать на полпути начатое дело, и она ее не писала, а домучивала исключительно из чувства долга и из-за того, что ей было жалко уже затраченного труда. А судьба дала ей прекрасный повод бросить опостылевшую вещь и начать новую, об убийствах на кинофестивале, которые кажутся ей гораздо более привлекательными с точки зрения построения интриги и выписывания характеров. Периодически я ловил на себе взгляд Мазаева, который сидел рядом с Ирочкой напротив нас с Таней и Лилей, и мне казалось, что он хочет что-то мне сказать, но не при всех. Я подумал, что он, наверное, хочет договориться со мной о графике, согласно которому мы будем по очереди пользоваться комнатой девушек. При мысли о том, что будет происходить в этой комнате, меня бросило в жар.

Когда с едой было покончено, я вызвался вместе с Юрой убрать посуду со стола и принести чай.

– В распределении работ должна быть хотя бы видимость справедливости, – заявил я. – Если девочки готовили, то мы должны как минимум убрать посуду. Может быть, мы даже ее вымоем, если нам к чаю дадут чего-нибудь вкусного.

Оказавшись вдвоем с Юрой на кухне, я поставил на огонь чайник, налил в миску горячей воды, щедро плеснул туда «Бинго» и принялся мыть посуду.

– Говори, не мнись, – посоветовал я, спиной чувствуя его напряженный взгляд. – Комнату будем делить?

– Что? – не понял Мазаев. – Какую комнату?

– Ну как это какую! – возмутился я. – Ту, которая наверху. Разве ты не об этом хотел со мной поговорить?

– Я? Да что ты, нет, конечно. Сегодня пятница, мои хозяева уехали в Адлер к родственникам, вернутся только в воскресенье вечером. Так что проблема комнаты передо мной не стоит. Я о другом хотел сказать. Я посмотрел пленку…

– И что в ней?

Я повернулся к нему так резко, что разлил мыльную воду из миски.

– Там странное… Понимаешь, Слава, я бы хотел, чтобы ты посмотрел ее снова вместе со мной.

– Зачем? Ты в чем-то сомневаешься? Что-то увидел?

– Увидел. Но то, что я увидел, так чудовищно, так страшно, что я боюсь в это верить. Поэтому я хочу, чтобы ты тоже это увидел и не думал, что у меня паранойя.

– Но я же все видел, Юра. Нет там ничего чудовищного и страшного. Ты что имеешь в виду? Ты кого-то узнал? На этой пленке есть человек, которого ты знаешь?

– Нет. – Он покачал головой. – Я никого не узнал. Там другое… Слава, пожалуйста, давай посмотрим еще раз вместе, я тебе все покажу, а там уж ты сам решишь, делать из этого выводы или нет.

– Ладно, – я пожал плечами. – Попьем чаю и пойдем к тебе кино смотреть.

После чая я отослал Лилю наверх, велев ей умыться, почистить зубы и ложиться, а сам пошел к социологу во второй раз смотреть кассету Вернигоры.

* * *

Мазаев выключил видеомагнитофон, а я почувствовал, что у меня пересохло во рту и предательски задергалась левая икра, что означало высшую степень волнения и изумления. Да, Юра Мазаев был прав. То, что он мне показал, действительно было чудовищным, настолько чудовищным, что поверить в это было трудно. Я мог бы смотреть эту кассету еще десять раз, но все равно без Мазаева не увидел бы того, что он мне показал, потому что не обладаю необходимыми для этого знаниями. У социолога Юрия Сергеевича Мазаева эти знания были.

Выйдя за калитку и пройдя несколько шагов до своего дома, я сначала услышал голоса, а потом разглядел в темноте Татьяну и Сергея Лисицына. Они сидели во дворе за столом, но свет почему-то был погашен, и разговаривали они совсем тихо. Я запоздало сообразил, что уже очень поздно, ведь из гостиницы после убийства Юшкевича мы вернулись часов в восемь, а после этого были еще причитания по поводу кражи, приготовление ужина, сама трапеза, потом просмотр пленки… Наверное, наши хозяева уже спят, поэтому Таня и Лисицын сидят в темноте тихонько, как мышки.

– Привет, – сказал я громким шепотом, подходя к ним.

– Добрый вечер, Владислав Николаевич, – отозвался Сережа. – Я вам уже надоел со своими бедами, наверное?

– Ладно, не прибедняйся. Ты за кассетой пришел?

– Почему за кассетой? – не понял он.

– Ну я же тебе кассету не отдал, когда в гостиницу приходил. Ты что, не заметил?

– Не заметил, – признался он. – В тот момент внимания не обратил, на Кузьмина отвлекся, а потом не до того стало. Сами понимаете…

– Плохо, дружочек. Кассета – вещественное доказательство, ты ведь ее у следователя под честное слово взял, вы же ее официально изымали, верно? А ты о ней ухитрился забыть. А ну как я бы ее потерял? Или ее украли бы у меня, как вон у Тани компьютер? Что бы ты тогда делал? Следователь бы тебя по самое некуда в землю зарыл, и был бы прав, между прочим.

– Не угадали, Владислав Николаевич. Я, конечно, опер неопытный, но не совсем тупой. Кассета уже давно возвращена следователю. Я вчера у себя дома сделал копию, вот ее-то вам и отдал. Так что можете ее терять сколько влезет.

– Ишь ты! – искренне восхитился я. – Молодец, сечешь.

– Чту Уголовно-процессуальный кодекс, – усмехнулся Лисицын. – Благоговею перед великой Татьяной Образцовой.

– Да ну тебя, Сережа, – отмахнулась Татьяна. – Было бы лучше, если бы ваши местные воришки благоговели. Ты мне скажи честно, писать мне заявление о краже или без толку? Будет кто-нибудь искать мою машинку или вы там все на кинозвезд переключились?

– Да что вы, Татьяна Григорьевна, убийствами никто кроме нас с Кузьминым и Пашей Яковчиком не занимается.

– Так что ты посоветуешь? Писать заяву-то или не надо?

Сережа замялся. Я понимал, о чем он сейчас думает. В другой ситуации самым правильным было бы Татьяне пойти к его начальству, к тому самому суверенолюбивому полковнику, и сказать: так, мол, и так, я ваша коллега из Петербурга, случилась у меня неприятность, вы уж помогите, чем можете. Что в переводе на русский язык означало бы: я заявление писать не буду, чтобы в случае неудачи на вас лишняя нераскрытая кража не висела, но вы уж будьте любезны, настропалите своих ребяток, пусть поищут мою пропажу, а вдруг да найдут. Ну а не найдут – так я не в претензии, потому как трудности ваши понимаю. Всю жизнь все работники милиции поступают именно так. Но это в другой ситуации, потому что независимый полковник, судя по всему, уже навел обо мне справки и знает, по какому адресу я снимаю комнату. И если сейчас к нему придет потерпевшая, работающая следователем и проживающая по этому же адресу, в голове у него могут зародиться самые непредсказуемые подозрения. А крайним окажется, естественно, бедный Серега Лисицын, потому что со мной его начальник ничего сделать не может.