Вторжение (СИ) - Калинин Даниил Сергеевич

— Село впереди, голова! Небольшое, правда, с дюжину домов — но ляхов не видать!

Сказать, что я обрадовался этим новостям — ничего не сказать. Сердце в груди словно подпрыгнуло — а сам я с трудом подавил желание схватить немаленького Татарина в охапку (лучший лучник практически бессменно следует в дозоре), да расцеловать! Но вместо этого, с трудом погасив заигравшую на губах улыбку, я обратился к Кожемяке:

— Никита, бери всех донцов и десяток Семена Захарова, обходи деревню по кругу. Сосчитайте, сколько дорог в нее ведет и куда, да натяните через них веревки над самой землей — как тогда, с литовцами Курцевича… Да оставь смешанную засаду на полдюжины ратников: двух казаков с луками и пистолями, и четверых стрельцов на каждой тропе. И да — веревки растяните саженей за пятьсот от села. А если кто покажется на зимнике — засаде один залп дать по ворогу, да в лес на лыжах уходить! Геройствовать нечего… Главное, чтобы успели упредить остальных.

Казачий голова молча кивнул (ох, неспроста донцы дают своим товарищам прозвища, ох, неспроста!), после чего подозвал к себе стрелецкого десятника, с людьми которого ему предстоит подготовить засаду. Я же обратился к остальным служивым:

— А вы, братцы, покуда еще немного обождите. Негоже будет, коли мы всей толпой к селянам сунемся, а там нас ляхи иль литовцы конные накроют, теплыми в домах возьмут!

Кто-то из стрельцов невесело усмехнулся, негромко произнеся вслух:

— Пусть накрывают. Лишь бы согреться…

Я недовольно покачал головой:

— Коли в грехах покаяться не успеешь, на том свете уж точно жарко будет! Но я туда не спешу — да и остальные наверняка не горят желанием живота лишиться… Ничего, братцы! Уж два дня и две ночи в этой лютой холодине пережили, совсем немного потерпеть осталось… Но упрежу заранее: крестьянам обид никак не чинить, чужого не брать! А кто девку снасильничает или на мужнюю жену позарится, того бить буду смертным боем — несмотря ни на какие прежние заслуги!

Я говорю вполне серьезно — за девичью честь, и уж тем более честь жены местные мужики могут и за топоры схватиться. Понятно, что у крестьян против профессиональных ратников шансов нет, но лить кровь своих по такому поводу… Уж лучше показательно наказать потерявшего берега воина, поддавшегося соблазнам и нарушившего мой приказ — заодно и остальным урок будет!

Впрочем, несмотря на мой грозный вид и притихших стрельцов, оставшиеся черкасы не удержались от похабных ухмылок:

— А ежели сговоримся полюбовно?

Посмотрев в озорные глаза открыто улыбающегося весельчака (Иваном кличут), я рыкнул, положив руку на рукоять сабли:

— Полюбовно — это когда грозишься, что прирежешь, коли заверещит? Я же сказал: баб замужних не трогать, девок молодых не позорить. Если вдовы есть — то по согласию, но не против воли. Кто снасильничает — лишу живота… Веришь?

Посерьезневший казак хмуро ответил:

— Да верю, голова, не серчай. Шуткуем же!

Я заметил уже чуть мягче:

— Так оно можно и до дыбы дошутковаться… Ладно братцы, недолго уже ждать нам осталось. А чтобы потеплее было, разгоните кровь: попрыгайте на месте, руками помашите… Ну, и кто желает — можем побороться.

Последнее предложение я озвучил больше в качестве шутки, зная, что благодаря физическим данным «Орла» мало кто может помериться со мной силой. Но тут товарищ «пристыженного» мной зубоскала — рослый такой запорожец, Ефимом кличут — с интересом посмотрел в мою сторону, после чего неожиданно предложил:

— По-татарски, на кушаках? А чего бы и нет, голова…

Я только хмыкнул, принявшись неспешно сбрасывать с себя зброю — но тут подал голос Богдан:

— Откажись лучше, Тимофей Егорьевич — Ефим на кушаках кого хочешь поборет. Он в полоне у крымчаков побывал, там насмотрелся — да и бороться его заставляли. А после того, как казаки его вызволили, он в конной сшибке с татарами выхватил нехристя из седла за кушак, да с такой силой швырнул под копыта коня, что у поганого и дух вон! Тут одной силы недостаточно, тут ухватки знать надо…

Теперь уже я с интересом окинул взглядом Ефима с головы до ног так, словно вижу его впервые. Рослый, кажущийся долговязым — он не ниже «Орла» (ну, то есть меня в теле предка), но кажется заметно более худым и щуплым. Однако у таких парней бывает крепкая кость, жилистые руки — и немалая сила! Хм, вот значит как — «профессиональный» борец…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Я все же попытаю счастья.

Богдан пожал плечами, мол, я предупреждал — но на губах его заиграла лукавая улыбка. Ну конечно, ждет, когда его подчиненный меня уронит, сбив спесь со стрелецкого головы! В свою очередь мои ратники начали окружать нас, замыкая кольцо для поединщиков, с немалым интересом посматривая то на меня, то на Ефима: ну еще бы, какое неожиданное развлечение!

Между тем, также отложивший всю воинскую зброю в сторону, борец-черкас уже двинулся ко мне навстречу, разведя пока что расслабленные руки в стороны:

— Ну, голова, давай что ли, за кушаки браться…

— Ну, давай. Гриша, тогда по твоей команде.

Долгов, единственный из присутствующих не оценивший предстоящий забавы и взирающий на меня с явным неодобрением, нехотя кивнул. Тогда мы сошлись с Ефимом, и каждый крепко схватился за пояс-кушак, пару раз дернув его для проверки — а то еще развяжется при сильном рывке!

— Готовы? Давай!

Но еще не успел десятник подать команду, как запорожец неожиданно резко и сильно рванул меня на себя и вверх, намереваясь перебросить через грудь — практически прогиб, е-мае!!! Не ожидавший такого поворота событий — и откровенно говоря, такой удали и скорости от внешне не очень могучего казака! — я едва успеваю обвить голенью бедро противника изнутри. В сущности, классика защиты от суплекса… Мы вместе рухнули наземь — причем Ефим на спину, а я приземлился сверху, заставив казака негромко охнуть от боли. Как в таких ситуациях говорится — выбило дух?

Я встал с казака — и помог ему подняться, подав руку. Черкас промедлил мгновение — но затем крепко схватился за протянутую ладонь и рывком поднялся на ноги, явно недовольный собой.

Однако и я, осмотревшись по сторонам, увидел на лицах стрельцов смесь горечи и разочарования. Тут-то до меня и дошло, что ни о каких правилах они не слышали, и не поняли, что запорожцу бросок не засчитывается — ведь не я же приземлился на спину! Наоборот, упал он… Тем не менее, ничего и никому объяснять я не стал, а только усмехнулся — и добродушно так, без всякой злобы заметил:

— Хорош Ефим, резвый молодец, застал меня врасплох… Хотя, казаче, ты ведь попытался меня бросить, как только Долгов спросил — готовы ли мы. Верно я говорю? Так что сомнительная у тебя какая-то вышла победа… А давай-ка еще раз!

На последних словах я все же не удержался, добавил металла в голос — и уже чуть воодушевившийся казак с показушной лихостью согласился:

— Да хоть до трех раз, голова!

Я утвердительно кивнул:

— Только чур, вперед Гришиной команды ты не спеши… Долгов, повторим?

Десятник с неестественным равнодушием бросил:

— Повторим…

Я сразу же крепко схватился за кушак Ефима — и тут же крикнул:

— Готовы!

— Ну, давай!

По команде стрельца тело соперника мгновенно напряглось, и руки его уже рванули мой пояс вверх! Вот только я оказался быстрее — и резко, насколько возможно быстро зашагнул правой ногой за левую ногу казака, одновременно навалившись на него всем весом, толкая назад… Но и последний рассчитывал вытянуть меня через грудь, бросив назад! Так что равновесие он потерял мгновенно — а левая нога, ставшая опорной из-за моего толчка, тут же вылетела вверх, буквально «сев» на подставленное мной колено!

Вроде бы и простой бросок «посадка» — но падают от него порой очень красиво, амплитудно… Как и в этот раз: только пятки Ефимушки в воздухе и сверкнули! И да — я вновь оказался сверху, плотно прижав соперника к земле.

— Ну что, давай в третий раз?

Удивленный, даже несколько обескураженный запорожец молча взялся за протянутую мной руку прежде, чем встать. Довольно посмотрев на приободрившихся стрельцов, я обратился к Долгову (также немного посветлевшему с лица):