Диалоги - Диас Назихович Валеев

словно вжавшись в стену, — Я м а л у т д и н о в. У стола, в широком кресле, связанный, с кляпом во рту, — Х е л л е. Входит  К у р м а ш. В руке у него тоже пистолет.

К у р м а ш. Здесь еще одна комната. Обзор почти круговой. Все тихо.

Б а т т а л. Конечно, подходы просматриваются. Все будет в порядке.

К у р м а ш. Да, дом на отшибе. Справа только… Там забор уходит к реке.

Б а т т а л. Ничего. Недолго.

К у р м а ш. Тебе придется скрыться.

Б а т т а л. Уйду к полякам.

Я м а л у т д и н о в. А его? Куда его потом?

К у р м а ш. Тело поместится в багажник. (Батталу.) Да, забыл. Новые документы есть?

Б а т т а л. Передали. При мне.

Я м а л у т д и н о в. Но если стрелять, будет слышно. Дом наверняка под наблюдением.

К у р м а ш. Никто не будет стрелять. Сними ремень. Он у тебя тонкий, подойдет.

Я м а л у т д и н о в. Ремень?

Б а т т а л. Ты что, болван, думаешь, мы пришли сюда в игрушки играть?

Я м а л у т д и н о в (снимая ремень). Я… я не не смогу.

Б а т т а л. А я размозжу тебе голову!

К у р м а ш. Спокойнее.

Я м а л у т д и н о в. Для меня это впервые в жизни. На фронте — это другое дело, но когда так…

К у р м а ш. Для нас тоже.

Я м а л у т д и н о в. У него родинка! Возле уха! (Скорчась, вдруг изгибается в поясе.) Тошнит.

Б а т т а л (схватив его за шиворот и подняв). Ты начинаешь мне не нравиться, дорогой мой. Думаешь, в подполье можно обойтись без этого? Это война. И она идет и здесь.

К у р м а ш. Без разговоров. (Ямалутдинову.) Ты сам просил, чтобы тебе поручили что-нибудь. Твоя просьба удовлетворена.

Я м а л у т д и н о в. Да… Да-да! (Снимает ремень, делает петлю.) Я все сделаю.

Б а т т а л (взглянув на Хелле). Он хочет что-то сказать.

К у р м а ш. Вынь у него кляп.

Я м а л у т д и н о в. Нет. (Испуганно.) Не надо! Не надо!

Баттал вырывает изо рта Хелле кляп.

Б а т т а л. Ну? Будешь говорить?

Молчание. Ямалутдинов, побелев, почти теряя сознание, бессильно прислоняется к стене.

Х е л л е (тяжело дышит). Ваш новый юный друг плохо чувствует себя. Скажите ему, чтобы он успокоился… Однако какая наглость — устраивать ловушку в конспиративной квартире. Похоже на акт отчаяния. Играете ва-банк?

К у р м а ш. Список лиц, подлежащих аресту. Список осведомителей. День и час начала операции? Право на жизнь в ответах на эти вопросы.

Х е л л е. Право на жизнь? У меня его нет, как и у вас. (Усмехнувшись.) В крови современного человека не только любовь к жизни, но и любовь к смерти… Подождите, Курмаш! Прежде чем вы наденете на меня свою петлю… Маленькая просьба, господа!

К у р м а ш. Я уже сказал, о чем только может идти речь.

Б а т т а л. Мы не бьем тебя по почкам, мерзавец. А возможно, надо бы!

Х е л л е. Последняя просьба? (Поспешно.) Да, мы враги, и никогда не может быть между нами примирения. Вы — парвеню в мировой истории, недавнего происхождения. Вы не имеете еще корней в глубине мировой жизни, а наши корни, возможно, уже подгнили. Возможно, и так! Возможно, что и впереди еще последняя борьба добра и зла для окончательного выявления основ бытия! Но какими бы врагами мы ни были, нас что-то и объединяет. Ведь можно понять даже и врага! Последняя просьба, господа!

Б а т т а л. Ну? Только быстро.

К у р м а ш. Какая просьба?

Х е л л е. Всю эту неделю, всю неделю я пытался выяснить дату дня «X». Собственно, даже причина моей смерти — в ней. Иначе бы я не оказался здесь. Я взываю к вашей человечности!

Б а т т а л. Ну?!

Х е л л е. Я проиграл игру с вами. В моем присутствии вы говорите свободно. Значит, вы уверены в моем молчании. Я вычеркнут вами уже из списка живых. Теперь, когда я на краю смерти… Когда, когда, господа? Я хочу только знать, из-за чего я умираю.

Молчание. Хелле переводит взгляд на Баттала, на Курмаша.

К у р м а ш. Ладно, все. Нет больше времени.

Х е л л е. Это не праздное любопытство. Это мой последний вопрос. Я хочу знать, где я проиграл? В чем?

Б а т т а л. В чем? А в том, что не двадцатого, а четырнадцатого! В том, что тебя, падаль, уже не будет в это время, и все твои хитрости, вся твоя сеть лопнет! (Ямалутдинову.) Давай!

Я м а л у т д и н о в. Сейчас, сейчас…

Х е л л е. Четырнадцатого. Значит, выступление четырнадцатого.

Снова взгляд его лихорадочно обегает лица всех, чуть задержавшись на Ямалутдинове. Глаза его, казалось, вылезают из орбит, пожирают людей и пространство. Вдруг раздается тихий смех. Смех переходит в хохот.

(Ямалутдинову.) Я избавлю вас, юноша, от неприятной повинности.

Резкое движение головой вниз. Он надкусывает ворот рубашки и тут же замертво повисает на веревках. Баттал и Курмаш бросаются к нему. И только Ямалутдинов, отступив и вытирая со лба, с шеи пот, кажется, еще глубже вдавливается в стену.

К у р м а ш. Надо отдать ему должное. Этот фанатик победил в себе инстинкт самосохранения. Выбрал только легкую смерть.

Б а т т а л. Цианистый калий.

К у р м а ш (увидев Ямалутдинова). Что?

Ямалутдинов — лицо посеревшее, глаза неподвижны — оседает по стене вниз, что-то неслышно бормочет, шевелит губами.

Что еще?

Я м а л у т д и н о в. Меня мутит. Голова кружится. Ничего, ничего.

К у р м а ш (резкий поворот головы). Над чем он так смеялся?

Б а т т а л. Уходим?

К у р м а ш. Развяжи его. И вытаскивайте. (Ямалутдинову.) Поднимайся! Живо!

Б а т т а л (толкая Ямалутдинова). Ну? (Ругается и вместе с Курмашом выносит труп.)

Я м а л у т д и н о в (поднявшись и двигаясь по комнате, как сомнамбула). Я сейчас! Я забыл… (Что-то ищет.) Что же делать? Хелле мертв. Отступить? С ними?