Барочный цикл. Книга 7. Движение - Нил Стивенсон

— Мистер Нокмилдаун — самый знаменитый в Лондоне скупщик краденого.

— Честь немалая, — заметил господин Кикин, — поскольку барыг здесь столько же, сколько констеблей.

— Их тысячи, — подтвердил Даниель, — но выдающихся всего несколько десятков.

Мистер Орни вставил своё слово:

— И только один располагает таким капиталом, чтобы приобретать товар крупными партиями — всё содержимое трюмов пиратского корабля или целый корабль. Мистер Нокмилдаун.

— И такой человек владеет компанией?!

— Разумеется, нет, — отвечал Орни. — Однако его организация расползлась из Ротерхита, где, с прискорбием вынужден сообщить, он начинал, и теперь охватывает значительную часть Саутуорка и Бермондси. Кто-то в шутку окрестил её Ирландской Ист-Лондонской компанией по аналогии с Британской Ост-Индской, и название прижилось.

— Итак, мистер Тредер расширил область наших поисков до южного берега Темзы, — сказал Даниель. — Тем временем наш отсутствующий сочлен, мистер Анри Арланк, по его словам, продолжает расследование среди золотарей Флитской канавы, пока безрезультатно. Удалось ли найти поимщика?

— Я потратил на его поиски, вернее сказать, убил, изрядное время, — изрёк господин Кикин. — Я объявил награду и удостоился визита нескольких представителей интересующей нас профессии. Однако, услышав, в чем состоит дело, они сразу теряли интерес.

— Что вполне объяснимо, если верна гипотеза брата Даниеля и мистера Тредера, — сказал мистер Орни. — Поимщики, как я понимаю, промышляют мелкой дичью. Никто из них не замахнётся на Джека-Монетчика.

— Тогда, возможно, надо не объявлять награду, а найти одного решительного поимщика и вести переговоры непосредственно с ним, — предложил мистер Тредер.

— Благодарю вас обоих за то, что вы поделились со мною своим мнением, — сказал господин Кикин. — Однако я его предвосхитил и ценою определённых усилий вышел на мистера Шона Партри.

— Кто это? — спросил Орни.

— Самый прославленный из ныне живущих поимщиков, — отвечал Кикин.

— Никогда о таком не слышал, — объявил мистер Тредер.

— Это потому, что вы делец и далеки от преступного мира. Уверяю вас, в воровском подполье он пользуется большой известностью. Те поимщики, что пришли ко мне после объявления награды, отзывались о нём с большим пиететом.

— Допустим, он и впрямь так велик, как о нём говорят. Сможет ли он тягаться с Джеком-Монетчиком? — спросил Даниель.

— А главное, захочет ли? — вставил мистер Тредер.

— Захочет, — объявил господин Кикин. — Он сказал, что один из членов Джековой шайки убил его младшего брата. А вот сможет ли — предстоит выяснить, прежде чем мы заплатим ему очень много денег.

— Хорошо. При условии, что нам объяснят, сколько это «очень много», я готов к дальнейшим контактам с мистером Шоном Партри, — сказал мистер Тредер.

Остальные сдержанными кивками показали, что не возражают.

— Мы ещё не слышали вас, брат Даниель, — заметил мистер Орни. — Продолжается ли ваше расследование? Как оно идёт?

— Превосходно, — отвечал Даниель, — но стратегия, которая может принести нам успех, требует терпения. И всё же наметились первые результаты: за прошлый месяц и в доме маркиза Равенскара, и в здании Королевской коллегии врачей произошли кражи со взломом. Я чрезвычайно доволен.

Трое его собеседников обменялись взглядами, но ни один не отважился спросить, что сие означает. На Даниеля теперь смотрели как на загадочного субъекта, который разгуливает по Лондону с продырявленными золотыми пластинами, зачем-то очень нужными русскому царю. Благоразумие советовало господам Ки- кину, Тредеру и Орни не заглядывать в тот ящик Пандоры, которым представлялась жизнь доктора Уотерхауза.

Вестминстерский дворец. 25 июня 1714

Палату уведомили, что секретарь Компании Южных морей явился.

Будучи вызван, он представил палате книгу, содержащую протоколы заседаний совета директоров Компании Южных морей касательно асиенто, вкупе со всеми распоряжениями, указаниями, письмами и донесениями, полученными директорами либо советами директоров в отношении оного. Затем он удалился.

Было зачитано заглавие книги.

Постановили: упомянутую книгу предоставить членам палаты для ознакомления.

Протоколы палаты общин, VENERIS, 25° DIE JUNI1; ANNO 13° ANNAE REGINAE [8], 1714.

От Даниеля Уотерхауза

Королевское общество

Крейн-корт

Лондон

Мистеру Еноху Рооту

Таверна «Терновый куст»

Бостон 25 июня 1714

Мистер Роот, простите, что пользуюсь варварским приспособлением, карандашом. Ибо я пишу эти строки за чашкой кофе в кофейне Уагхорна, которая, как Вам, возможно, известно, примыкает к кулуарам палаты лордов.

Из сказанного Вы можете заключить, что меня со всех сторон теснят представители племени двуногих паразитов, называемые лоббистами. Возможно, Вы даже тянете себя за рыжую бороду, гадая, не подался ли в лоббисты я сам. То, что я пишу письмо, а не одолеваю хорошо одетых джентльменов притворно-заинтересованными вопросами о здоровье их детей, должно рассеять Вашу тревогу. Меня привела в Вестминстер необходимость выступить в комитете по долготе, а задержала здесь надежда (как оказалось, тщетная) дождаться, когда палата лордов завершит прения, и перекинуться словцом с одним из её членов. Так что, может быть, я всё-таки лоббист.

Я пишу Вам, потому что хочу обратиться к сыну. Может показаться, что это слишком окольный путь. И впрямь, я часто посылаю ему поздравления с днём рождения и краткие отеческие проповеди в письмах к моей дорогой супруге. Несколько месяцев спустя приходят листки, исписанные крупным корявым почерком и едва читаемые из-за клякс — свидетельство, что Благодать передаёт мальчику мои послания. Почему же в таком случае я адресую письмо не ей, а мистеру Еноху Рооту в таверну «Терновый куст»? Потому что мысли, которые я хочу внушить сыну, нелегко облечь во фразы, понятные мальчику его лет.

Все, изучавшие биографию человека, в честь которого получил имя мой сын, то есть Готфрида Вильгельма фон Лейбница, знают, что ребёнком он некоторое время не имел доступа в библиотеку своего отца. Некий лейпцигский дворянин, узнав о столь вопиющей несправедливости, вступился за мальчика и уговорил мать открыть маленькому Готфриду двери библиотеки. Менее известно, что этим загадочным дворянином был Эгон фон Хакльгебер — современник могущественного и жестокого Лотара фон Хакльгебера, сделавшего Дом Хакльгеберов таким, каков он теперь. Не вдаваясь в описание Лотарова малоизвестного «сводного брата» Эгона, скажу лишь, что он очень походил на Вас, Енох. Эгон исчез вскоре после окончания Тридцатилетней войны; считается, что его убили разбойники.

Сейчас в Бостоне живёт мальчик Годфри Вильям, которого вскоре может постигнуть та же участь, что Готфрида Вильгельма шестьдесят лет назад, а именно: его отец умрёт, а мальчик останется на попечении матери, любящей, но чрезмерно склонной прислушиваться к советам учителей, соседей, пасторов и прочая. Я немало прожил среди пуритан вообще и бостонских пуритан в частности, поэтому знаю, что они скажут: «Запри библиотеку». Или, поскольку библиотеку я оставил весьма скудную: «Внушай мальчику, что его отец был безобидный чудак (вроде нашей соседки Матушки Гусыни), который по собственной глупости уплыл за океан, где его постиг предсказуемый, а посему вполне заслуженный конец. Конец, которого маленький Годфри сможет избежать, если будет сторониться отцовских фанаберий». Иными словами, Благодать даст мальчику всю нужную ему пищу при условии, что в ней не будет философского душка.

Я поручаю Вам, Енох, спасти мальчика. Да, я сознаю, что возложил на Вас тяжёлое бремя. Однако здесь грядут важные события. Чтобы помочь Вам в Вашей трудной роли, я буду время от времени присылать письма, подобные теперешнему, чтобы Вы за несколько минут прочли то, что я сделал за несколько недель. Если показать их Годфри, когда он подрастёт, они, возможно, развеют заблуждения касательно здравости моих намерений и ума, внушенные мальчику его собратьями-колонистами. Не исключено, что в ближайшие месяцы мне некогда будет писать — даже как сейчас, карандашом, в спешке. Весьма велик шанс, что за это время я встречусь с отравленным кинжалом, дубинкой грабителя, шпагой придворного или верёвкой Джека Кетча. Я даже могу (как ни маловероятным это представляется) умереть своей смертью.

…Меня только что на несколько минут отвлёк один знакомец, мистер Тредер. Он мечется по кофейне Уагхорна, как ласточка, у которой ветром сдуло гнездо. Большая часть его энергии направлена на палату лордов, где сейчас обсуждают пропавшие деньги асиенто (если Вы ещё не слышали об этом скандале, загляните в любую газету, доставленную тем же кораблём, что и моё письмо). Однако он улучил несколько минут, чтобы с притворным участием осведомиться о здоровье сэра Исаака. Прошло две недели с тех пор, как сэра Исаака, прибывшего в палату общин для разговора о долготе, хитростью заманили в Звёздную палату на обсуждение вопросов, связанных с Монетным двором, и довели до нервного срыва. Ходят самые разные толки о природе и тяжести его болезни; мистер Тредер только изложил мне их все, пристально изучая моё лицо. Уж не знаю, что он там прочёл, а на словах я посоветовал ему не верить ни одной сплетне. На самом деле Ньютон уже у себя дома на Сент-Мартин-стрит и быстро идёт на поправку. Сегодня я выступал в комитете о долготе от его имени не потому, что сэр Исаак настолько болен, а потому, что он наотрез отказывается ехать в парламент — гнездилище скорпионов, аспидов, иезуитов и прочая, и прочая. Если Ньютон вновь вступит под эти своды (а такое случится, только если его вынудят, например, если будет объявлено испытание ковчега), он уже не явится наивным и безоружным, как две недели назад. Нет, он придёт в полном облачении гренадера, то есть обвешанный гранатами, как яблоня — яблоками.