Жизнь, театр, кино - Жаров Михаил Иванович

Так было несколько раз. Наконец он сказал:

- Жаров, не надо так смотреть, а то я буду всегда останавливаться. Мне всегда кажется, что вы хотите что-то спросить.

И вот однажды, набравшись духу, я сказал:

- Федор Федорович, я действительно хочу вас спросить.

- Слава богу! Наконец-то... Спрашивайте!

- Федор Федорович! - Я не знал, как начать разговор. - Я прочитал ваши книжки...

- Так! Дальше!

- Очень интересно!

- Хорошо! Дальше!

- Я очень хотел бы учиться у вас... в студии...

Я имел в виду его студию, которая называлась именем Веры Федоровны Комиссаржевской и располагалась в Настасьинском переулке.

- Учиться? Ну что же. А вы что-нибудь видели в нашей студии?

- Да, я видел почти все спектакли. Они мне очень нравятся. Последний спектакль - особенно... "Гимн рождеству" по

Диккенсу. Очень интересна режиссерская трактовка. Замечательно играют актеры, - сумничал я.

- Значит, понравился этот спектакль?

Он посмотрел на меня своими карими глазами и, мне показалось, ехидно улыбнулся.

- Да, очень. Нет! Нет! Я ни о чем не хочу вас просить. Я просто хочу знать, как сделать, чтобы попасть в вашу студию.

Федор Федорович покрутил три волоска на лбу, провел рукой по глазам и начал теребить и мучить сложенными большим и указательным пальцами правой руки свой длинный нос: он раздумывал.

- Ну что ж, через несколько дней я с вами поговорю об этом. - Комиссаржевский не принимал скоропалительных решений.

Действительно, спустя два дня он сам, увидев меня в партере, подошел и сказал:

- Вот что. Разберитесь в этой папке. Вечером будет репетиция, найдете меня, и мы побеседуем.

Вечером, после репетиции, мы встретились в бывшем кабинете Зимина, и Федор Федорович мне сказал:

- Сядьте, расскажите, что вы, собственно, делаете в театре.

Я ему рассказал о своей работе статиста и помощника режиссера-администратора, рассказал и о том, как летом ездил с гастрольной труппой передовым.

- Так. Значит, у вас уже солидный административный опыт. Разбирая папку, вы, наверное, уже поняли, что мы будем организовывать новую студию. Та студия, в которую вы хотите попасть, в Настасьинском переулке, будет работать без меня. Там остается Сахновский. Если хотите, ступайте, пожалуйста, к Василию Григорьевичу. Но я там уже больше не преподаю.

Я быстро вставил:

- Нет, я хочу быть там, где вы.

- Тогда полбеды. Вы просмотрели документы?

- Да, но я не все понял.

- Ну вот что. Художественно-просветительный союз рабочих организаций создает театральную студию. Это, я надеюсь, вы поняли?

- Да! Я даже понял, что она будет называться театр-студия ХПСРО и что она сейчас в процессе создания.

- Так вот, никакого штата еще нет, мне нужен помощник или секретарь. Короче, вы можете быть секретарем?

Я промолчал. Комиссаржевский заметил это:

- Понимаю. Очевидно, быть секретарем вам что-то мешает. Исполняйте пока его обязанности... Просмотрите еще раз внимательно все документы уже с прицелом на будущее, а завтра мы снова встретимся. Вот здесь список преподавателей, с ними нужно связаться и познакомиться... Вот проект программы нашей студии. Вы его прочли?

- Да!

- Заинтересовались?

- Да!

- Заладил: да, да. Вы не стесняйтесь! Если что-нибудь вам как будущему ученику студии кажется не так, хочется чего-то другого в учебе, - говорите... Ум хорошо, а два хуже, - вдруг сострил он, весело рассмеявшись.

Таким образом, я определился в студию ХПСРО на правах секретаря, делопроизводителя и даже курьера, еще до того как она начала номинально функционировать. Однако меня это не спасло от вступительных экзаменов, которые вскоре были объявлены. В то время не признавали знакомств и протекций, слово "блат" еще не вошло в оборот, и судили о человеке только по его способностям.

Экзамен в студию ХПРСО запомнился мне на всю жизнь. Снова подтвердилось, что на экзамены я не везуч. Готовясь к ним, я решил отказаться от своего старого "репертуара": "Без отдыха пирует..." и "Вороне где-то бог...", который дважды уже подводил меня. Я выбрал для чтения рассказ Чехова "Канитель". Но поработать у меня не было времени. Я был занят с утра до вечера: днем писал на экзаменах протокол, вечером работал с Федором Федоровичем. Экзамены длились уже несколько дней. Отбирать было трудно, хотя было из чего. Наплыв оказался необыкновенно большой. Наконец наступил и мой день.

Я сижу один в темном большом, знакомом мне зрительном зале театра Зимина (экзамены происходили в нижнем фойе) и в который раз зубрю то про себя, то вслух текст "Канители": "За упокой Марка, Левонтия, Арины... ну и Кузьму с Анной... болящую Федосью...".

"- Тю! Это меня-то за упокой? Ошалел, что ли?

- Тьфу! Ты, кочерыжка, меня запутала! Не померла еще, так и говори, что не померла!"

"Нет, не выходит, не получается ссора", - думаю я про себя.

- Ничего у тебя не выйдет! - вдруг слышу я голос и, не разобравшись чей, поворачиваюсь в запале:

- Почему вы так думаете?

- А потому, что "зерна" у тебя нет! - басит, передразнивая меня, подошедший сзади актер зиминского театра Л., чудесный певец, великолепный исполнитель роли мельника в комической опере "Мельник, колдун, обманщик и сват". -Небось, и не знаешь, что это такое "зерно", с чем его едят?

- Нет, знаю! Сердцевина всякого произведения!

- Ишь ты! А какая же у тебя тут сердцевина? - спросил он грубо, как бы ругаясь.

- Тут... не знаю...

- Тогда слушай меня! Я еще пока артист... И, говорят, не плохой... - крикнул он кому-то в темноту зала с горечью в голосе. - Слушай! Они надоели друг другу... Не понимают друг друга... Ругаются... Отсюда - злятся и, злясь, тянут свою канитель, никому ненужную... и им тоже... Значит... надо ругаться... Вот тебе и сердцевина!.. Выругайся! Про себя, конечно, но покрепче, и сразу же говори вслух текст. Вот, слушай, - он вдруг выругался, да так, что мне сразу стало ясно: уж чем-чем, а "зерном" я обеспечен. - Понял? - спросил он довольный.

- Понял.

- Тогда дай целковый! - торжественно закончил он, протянув руку. - Ни пуха, ни пера! Скажи: "ступай к черту", и дай мне целковый! - как-то уже необыкновенно нежно попросил он и ушел, оставив после себя терпкий запах вина...

Перед комиссией я, помня о "зерне", старался делать все, как советовал артист Л. И вдруг - мать честная! - слышу в зале воцаряется сначала мертвая тишина, а потом все взрываются гомерическим хохотом. В чем дело? Оказывается, я все делал наоборот: про себя читал Чехова, а вслух ругался.

Когда смех утих, председатель комиссии сказал:

- Ну что ж, у него, кажется, есть талант.

Итак, в студию я был принят и зачислен единогласно на первый курс... балетного отделения в класс М. М. Мордкина и А. Ф. Шаломытовой. "Надо тебя обломать", - сказал, улыбаясь, председатель комиссии А. П. Зонов. Параллельно, поскольку это была студия синтетического актера, меня записали и на драматическое отделение к Комиссаржевскому и А. П. Нелидову. С этого момента началась моя сознательная жизнь в искусстве.

В студии ХПСРО

Итак, я студент студии Художественно-просветительного союза рабочих организаций. Писать об этом радостно, потому что для меня это - решающий отрезок моей жизни. И трудно, потому что все взрывается в памяти и рассыпается на мелкие осколки, собрать которые в целую картину мне вряд ли удастся.

Ф. Ф. Комиссаржевский при поддержке Малиновской, которая была им покорена, нет, влюблена - не побоюсь этого слова, - именно влюблена в него как в художника, чьи мысли, стремления и искренность могли увлечь и зажечь любого человека, приступил к занятиям.