Голубой пакет - Георгий Брянцев

— В шестой? — уточнил тот.

— Ну да!…

— Двадцать семь человек.

— Слышали? — любезно улыбнулся Штауфер. — Двадцать семь молодчиков, давно лишенных женского общества! Дезертиры, мародеры, трусы, симулянты и прочая дрянь, усомнившаяся в непобедимости нашего оружия! Возможно, что с ними вы найдете общий язык.

Туманова внутренне содрогнулась.

— Молчите? Значит, согласны? — И он обратился к гестаповцу в штатском: — Составьте акт, что арестованная согласна.

— Сейчас? — спросил тот.

— Можно и после, а мы пройдем в шестую камеру.

Штауфер вышел вместе с обершарфюрером, а гестаповец в штатском остался. Не успела закрыться дверь за ушедшими, как он вынул из бокового кармана пиджака плоскую алюминиевую флягу, положил ее на койку и сказал:

— Вода. Это вам…

Туманова взглянула ему прямо в глаза.

Тот сказал:

— Плохо, когда человек уже сам ни в кого не верит и лишает веры других. Я знаю, что вы обо мне думаете, но вы жестоко ошибаетесь. Меня привело сюда только чувство восхищения. Я обязан помочь вам…

— Уйдите!… Я вам не верю… — с трудом проговорила Юля.

— Вы сами роете себе… — с грустным укором в голосе начал гестаповец и прервал, не окончив фразы. Дверь открылась, вошел дежурный. — Так вот… решайте сами! — в совершенно другом тоне добавил гестаповец и вышел.

Туманова выждала, пока Генрих навесил засов и запер двери, а потом бросилась к глазку и поглядела в него. Дежурный удалился.

Она торопливо спустилась вниз, схватила флягу и забилась в угол камеры. Дрожащей рукой она отвинтила колпак и сухими, потрескавшимися губами припала к горлышку фляги. Она пила, не отрываясь, пока не почувствовала, что фляга пуста.

— Вода… вода! — шептала она, зарывая флягу в соломенную труху. — А вдруг она отравлена? — Юля задумалась и горько сжала губы. — Ах, если бы так!…

Она уселась на койке, как обычно обхватив колени руками. Сразу стало легче дышать, исчезла палящая боль в груди, прояснились мысли. Будто огромная тяжесть свалилась с плеч.

Перед глазами стоял этот непонятный, загадочный гестаповец. Кто он и чего добивается? Он сказал что-то о восхищении… Просит довериться ему… Тоже непонятно! Ну, допустим, она доверится. Что тогда? Как поступит он? Не может же он, жертвуя собой, спасти ее?

От волнения и нахлынувших мыслей сердце забилось чаще. Юля потерла виски, лоб. Надо хорошенько все обдумать, все взвесить. Главное, спокойно, как бы со стороны.

Почему не рискнуть в ее положении? Что она теряет, решив проверить гестаповца? Как будто ничего.

Если он рассчитывает покорить ее своим великодушием, расположить к себе и, пользуясь этим, вызвать на откровенность, то он ошибается. Никогда и ни при каких условиях нельзя открыть ему, кто она, с какой задачей и кем послана сюда! Никогда!

Девушка задумалась. Много внутренних голосов нашептывало ей: «Доверься! Без риска нельзя. Доверься и проверь! А вдруг он в самом деле тот человек, о котором говорил Бакланов?! Вдруг он готов на любую жертву во имя твоего спасения?! Ты же теряешь единственную возможность, единственный шанс! Решается вопрос о жизни и смерти. Действуй, рискуй, время не ждет, ты же разведчица!…»

И только один голос предостерегал: «Не торопись! Риск не всегда себя оправдывает. Один неосторожный шаг может оказаться и последним шагом! Не торопись!»

41

В комнате полковника Бакланова, несмотря на поздний час, царило оживление. Дверь то и дело хлопала, приходили и уходили офицеры штаба и разведотдела, летчики, танкисты, сотрудники армейской газеты. У каждого были свои неотложные вопросы, и их следовало оперативно решить.

Сосредоточенный и хмурый, Бакланов слушал доклад командира одного из батальонов. Это был средних лет человек с темным, загорелым лицом и с совершенно белой головой. Он докладывал о том, что на участке его батальона в заброшенной землянке сегодня была обнаружена немецкая радиостанция. Бакланов слушал комбата и исподволь поглядывал на сидевшего в углу на табуретке капитана Дмитриевского.

Тяжелые мысли теснились в голове полковника. Все говорило о том, что с Юлией Васильевной приключилась какая-то беда. К тревоге командира, ответственного за жизнь подчиненных и успех предпринятой операции, примешивалось и другое. Бакланов, еще не успевший пережить свое личное горе, не мог оставаться равнодушным к горю товарища по войне.

Бакланов опять взглянул на капитана. Тот сидел ссутулившись, опустив руки между коленями, погрузившись в раздумье. Две ночи провел он без сна, лежа с открытыми глазами. Мысль его пыталась пробиться через огненное кольцо фронта, за сотни километров, в неизвестный и злополучный городок Горелов, где в какой-то опасности была Юлия.

«Все будет хорошо, дорогой, ты не волнуйся», — припомнил он ее слова при расставании.

Командарм уже приказал перебросить во вражеский тыл для вывозки документов специальную группу, но высказался против посылки с этой группой капитана Дмитриевского. И не потому, что не доверял ему. Капитан слыл опытным разведчиком и смелым офицером. Командарм опасался, зная со слов Бакланова об отношениях между молодыми людьми, что, обеспокоенный за судьбу любимого человека, Дмитриевский может пойти на неоправданный риск и сорвать операцию по вывозке документов.

Бакланов наблюдал за Дмитриевским, слушал комбата и в то же время думал: «Что же случилось с группой Чернопятова, целы ли документы?»

— Какие будут приказания? — спросил его командир батальона.

Бакланов не успел ответить: запищал телефон. Полковник снял трубку.

— Да, да… я!… Что? Везут? Отлично! А почему я должен спать? Всего хорошего.

Он положил трубку и сказал комбату:

— Никаких приказаний пока не будет. Завтра я подъеду сам.

Когда комбат вышел, полковник подошел к Дмитриевскому, положил руку на его плечо и сказал:

— Не надо отчаиваться. Юлия Васильевна — бывалая разведчица, ее не так-то легко обвести вокруг пальца…

— Я об одном вас прошу, — горячо заговорил Андрей, — убедите командующего, что возглавить группу должен именно я! Иначе быть не может!

— Может! — решительно заявил Бакланов. — Война — жестокая штука, дорогой мой. У нее свои законы. Мы не будем сидеть сложа руки и ждать, когда фашисты выпустят такого зверя, как «дракон»! Наше промедление может обойтись Родине очень дорого. Если мы узнаем о «драконе» все, что нам надо знать, раньше, чем он будет выпущен на поля сражения, страна, товарищ капитан, скажет нам большое спасибо. Мы спасем тысячи жизней наших бойцов. Вы понимаете? Тысячи, десятки тысяч! Мы обязаны подготовить «дракону» достойную встречу и сразу выбить ему зубы. Поэтому главная задача группы — вывезти документы.

Дмитриевский встал и твердо произнес:

— Я все отлично понимаю, товарищ гвардии полковник. И до той поры, пока документы не будут отправлены на Большую землю, не предприму ни шага к розыскам Тумановой.

Бакланов внимательно посмотрел в глаза капитану.

— Я вам верю, — произнес он наконец, — верю. И попытаюсь уговорить командующего.

В сенях раздались голоса, послышался топот сапог, осторожный стук в дверь.

— Да! — разрешил Бакланов и круто повернулся.

Двое автоматчиков в запыленных маскхалатах ввели в комнату пленного. Один из бойцов, тот, что помоложе, шагнул вперед, принял положение «смирно» и доложил:

— Товарищ гвардии полковник! Докладывает сержант Гринько! По приказанию…

— Отставить! Вольно, — остановил его Бакланов. — Когда взяли?

— Часа полтора назад.

— Кто?

— Так что я и рядовой Вакулин, — сержант покосился на своего товарища. — Мы возвращались с задания… Ночь и день провели в их тылу. А когда переходили большак, глядь, мотоцикл с прицепом. Завяз в замоине, стрекочет и ни с места. Этот, — он кивнул на пленного, — сидит в коляске, а водитель толкает. Мы прикинули и решили помочь хлопцам. Водитель оказался шибко беспокойным, Вакулину чуть палец не откусил. Мы решили с ним расстаться, а этого доставили в сохранности. Он с перепугу все скулил. Вот документы, товарищ полковник! — и сержант подал Бакланову небольшой пакетик.

Полковник пожал руки автоматчикам, вызвал дежурного, распорядился хорошенько накормить солдат, выдать им подвести граммов водки и уложить спать.

Пленного, еще совсем молодого человека с бледным, перепуганным лицом, усадили против стола.

Он сидел, как истукан, сложив руки на коленях, боясь шевельнуться, повернуть голову, и со страхом ожидал начала допроса.

По цвету его новенького мундира, шевронам и знакам различия нетрудно было догадаться, какой род оружия он представлял.

— Приступим! — обратился Бакланов к Дмитриевскому. — Спросите имя, фамилию и звание.

Пленный вздрогнул, будто его ударили, вскочил и быстро, механическим голосом ответил: