Станешь моей? (СИ) - Чер Алекс

– Ты будешь плакать, если я погибну? – смеясь, спрашивает Адам, когда скинув носки, карабкается по камням.

– Это определённо решило бы проблему выбора, – смеюсь я в ответ, но мне становится совсем не до смеха, когда из-под ног у него сыплется каменная крошка, а он повисает буквально на кончиках пальцев. – Адам! Чёрт! Да, да, я буду плакать! – кричу я, когда понимаю, что ведь он сделал это специально.

– Не слышу, – играя, перехватывает он руку.

– Дурак! – психую я. – Я буду оплакивать тебя всю жизнь. И даже дольше. И даже когда выплачу все слёзы, всё равно буду помнить о тебе. Адам! Чёрт бы тебя побрал, Адам! – готова я расплакаться прямо сейчас, потому что он прыгает куда-то вниз, и я его больше не вижу. – Адам! А ты будешь плакать обо мне, если я сейчас сигану вниз за тобой и разобьюсь? – кричу я, опираясь на локти.

Прислушиваюсь. Но в шуме бьющихся о скалы волн, кажется слышу стук осыпающихся камней. И едва успеваю отпрянуть, потому что прямо передо мной за край хватается его одна рука, потом вторая, а потом появляется лицо. Довольное, улыбающееся.

– Я не буду плакать, потому что не позволю тебе сигануть ни с какой скалы. И знаешь, ты права… – подтягивается он к моему лицу. Но я не даю ему договорить, когда мягко касаюсь его сухих губ своими.

И в этом отчаянном поцелуе забываю обо всём. Даже о том, что он висит на одних руках над обрывом. И только когда мышцы на них начинают дрожать, поспешно отодвигаюсь и даю ему подняться.

Он закидывает ногу, забирается целиком, достаёт сзади из-за пояса и кидает туфель, а потом подаёт руку, помогая мне подняться.

– Ты права. Я не похож на Раскольникова.

– Почему? – обнимаю я его за шею, всматриваясь в его больной и такой пронзительный взгляд.

– Потому что я ни за что не переложу на тебя часть своей муки, и не буду тебе каяться в своих грехах. Не взвалю на тебя ответственность за свои неправильные решения. Что сделано, то сделано. Лети на два дня в шале с Эваном. Всё, что тебе нужно знать обо мне, ты и так знаешь. Всё, что тебе нужно знать о нём, узнаешь от него. Просто реши: он или я.

– Ты или он? – повторяю я.

– С этим я тебе не помогу. Но, клянусь, какой бы выбор ты ни сделала, ты никогда об этом не пожалеешь.

И он меня даже не поцеловал. Хотя мог. Хотел. Но нет. Проводил вниз. Поставил на место треногу, с надписью «Частная территория», которую оказывается он и сбил, когда прошлый раз спешил мне на помощь.

И нёс по пляжу на руках. Подкидывал, кружил вокруг себя, как маленькую. И смеялся вместе со мной, пока я повизгивала от восторга и страха.

И хоть я узнала, чем он был так расстроен: моим предложением Эвану. Но мне этого было так мало. Я только прониклась к нему ещё больше. Потому что провела незабываемый вечер с мужчиной, которому хватает сил выполнять свои обещания.

Его не придавил к земле собственный крест.

Как бы тяжела не была его ноша, ему хватает мужества взвалить её на себя и нести.

С мужчиной, на чью долю выпало столько испытаний, словно их отмерили на десятерых, но он не сдался. И остался человеком с большим сердцем и чистой душой.

Сегодня я увидела его именно таким. Не просто красивым и желанным до мурашек. Но ещё надёжным и сильным. Добрым и мужественным. Мужчиной, с которым я могла бы прожить всю жизнь. Мужчиной, которого я любила бы до гробовой доски…

Если бы столько всего сейчас нас не разделяло. Например, очередь в двадцать с лишним таких же влюблённых в него дурочек, как я.

И я уже думала, что мне принесли приглашение лететь в шале, когда на наши с Кейт кровати положили по белому конверту, но это оказалось другое.

– Свидание? – округлила она глаза, глядя на картонку и недобро скосила их на меня. – На троих?!

Но меня больше насторожило, что нас попросили не надевать никаких украшений, не пользоваться духами и предпочесть закрытую одежду с длинными рукавами, брюки и удобную обувь.

– Мы что пойдём в поход? – ожидая у крыльца машину, всё ещё фыркала Кейт, словно чувствовала себя без своих серёжек и колец голой.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

– Я покажу вам свою компанию, – лично открыл для меня дверь лимузина… Эван.

И плотоядный взгляд, которым он меня смерил, поверг меня в ужас больше, чем встреча со всеми его ядовитыми гадами.

Глава 28. Адам

Что ещё я мог ей сказать? Этой девочке, чистой как снег на вершинах Альп. Девочке, хрупкой, как шельфовый ледник: чуть-чуть больше солнца и тепла, чуть-чуть надави, и она отколется от берега, от семьи, отречётся от всего, что для неё было важно, чтобы стать всем для меня – айсбергом, спасающим мигрирующих тюленей.

Что? Только, что Эван хороший. Эван всегда выполняет свои обещания. И Эван может сделать её счастливой.

Потому что Эван действительно может. И ей будет с ним лучше.

Что могу ей предложить я? Этой девочке, читающей трудные книги. В той грязи и мраке, что я живу, видящей высокое: самопожертвование, страдание, самоотречение. Что? Жизнь на пенсию военнослужащего? Чтобы на этой каторге она присоединилась ко мне?

Будет растить детей на социальное пособие? На гроши, что я смогу зарабатывать честным трудом? Или делать вид, что её всё устраивает, когда ради того, чтобы моя семья ни в чём не нуждалась, я буду трахать каких-нибудь богатеньких баб, с дряблой кожей и пигментными пятнами, потому что сраный Эван прав: больше я ничего и не могу. Жиголо, стриптиз, танцы – я умею производить впечатление. Да что скромничать: я умею соблазнять. Красиво. Профессионально. Не напрягаясь. И я умею подчиняться приказам. Даже если прикажут убивать. У меня нет образования, нет призвания, нет профессии, нет других, кроме этих, талантов. Что я могу ей дать?

Любовь? Как её оказалось мало для того, чтобы спасти Вики, так мало будет и для того, чтобы сделать счастливой Еву. Где-то когда-то я определённо сделал что-то не так. Не усвоил какой-то урок. Не выполнил домашнее задание. Не исполнил программу минимум на этой земле, раз меня снова и снова толкают на эти грабли: всё в этом мире решают деньги.

Отхлёбывая из бутылки ненавистный бурбон, я вижу в монитор её испуганный взгляд, когда Эван открывает ей дверь лимузина.

Она этого ещё не знает, но я её уже продал. Или купил. Или предал. В общем, в этих товарно-денежных отношениях, где здоровье дорогих нам людей стоит денег, я уже сделал выбор за неё.

Вики умоляла меня не ходить на поклон к брату. Она была уверена, что не будет никакого толку от этого экспериментального лечения. А я был уверен, что это из-за того, что она решила умереть, костный мозг доноров не приживается.

Но видимо, ей было видней. Это она, а не я, стояла на том краю, где открываются истины, неведомые людям здоровым, благополучным и счастливым. Это она, а не я, боролась с недугом, который был её сильнее. Страдала, мучилась и умоляла меня не продлевать её агонию, но разве в своём эгоизме удержать то, что нам дорого, мы слышим эти просьбы?

Нет, не всегда жизнь лучше, чем смерть.

Не всегда любовь важнее, чем деньги.

Это была долгая ночь среди призраков. Мама. Отец. Вики. И те десять человек, погибшие по моей вине под Ходейдой.

Я знал, что там нет ваххабитов, но трибунал за невыполнение прямого приказа, позор, обвинение, разжалование тогда казались мне куда весомее, чем единственное движение пальца, отправляющее снаряд в цель. И мой палец не дрогнул. Я сделал выбор.

Выбор. Мы делаем его каждый день, каждый раз, каждый вдох. Даже когда нам кажется, что не из чего выбирать. Даже когда нам кажется, что от нас ничего не зависит. Выбор есть всегда.

И когда я делал свой, делая разворот над синими волнами Красного моря, проносясь смертоносной птицей над мечетями, зелёными коврами полей и словно слепленным из песка спящим городом, уходя в рассвет, в складчатые рыжие скалы, к пустынной выжженной солнцем земле, я знал, что мне дали за координаты. У меня всегда была отличная память. Я переспросил и получил подтверждение. Зачем нужно уничтожать свою же группу – информация не уровня доступа пилота ВВС. Ошибка это была или намеренный удар – что проку от этой правды, которую я не стал выяснять. Я выполнил приказ. Я офицер. Я давал клятву. Дело замяли, я ушёл в запас. С почестями. С пенсией.