Записки сенатора - Константин Фишер

Теперь, год спустя, тот же государь изливал перед Меншиковым, со всею живостью своей души, заботы и огорчения.

— Дай Бог, дай Бог, — говорил он с жаром, — чтобы это бедствие скорее прекратилось; только об этом молю Его.

Эти слова я слышал из соседней комнаты. В эту же эпоху его силы, когда генерал-фельдмаршал повергал к стопам его Варшаву, когда кабинеты великих держав несмело заявляли свои требования относительно прав усмиренной Польши, родился у него младший сын. Вот что написал государь на поздравительной записке князя Меншикова:

«Благодарю тебя, любезный князь. Еще одного слугу поставляю на службу России. Дай Бог, чтобы он был счастливее своего измученного отца!»

Показывая мне записку, князь Меншиков сказал:

— Посмотрите, это исторические слова.

Узнает ли история об этом выражении скорби государя, окруженного наружным величием?

С 1835 года поручена мне канцелярия комитета образования флота, преобразованная потом в канцелярию свода морских постановлений, и особенная канцелярия финляндского генерал-губернатора. Кроме того, за мной остались по морскому ведомству редакции всеподданнейших отчетов и мнений в Государственный совет и переписка, в которой неуместна была канцелярская стилистика.

Глава IX

Объезд князем Меншиковым финляндского прибрежья — Золотая рыбка — Финляндские сенаторы — Рассуждения о внутреннем положении России — Авария близ Свеаборга — Або и Бомарзунд — Новые штаты крепостных укреплений — Помощник финляндского генерал-губернатора — Граф Штевен — Теслев — Мое пребывание в Гельсингфорсе — Положение Финляндии

Посланный в Стокгольм, князь Меншиков воспользовался этим случаем объехать прибрежье Финляндии и пройти по тем шхерным фарватерам, по которым флот наш мало плавал.

Движимый необыкновенною любознательностью и легко подозревающий шарлатанство или неотчетливость в других, князь любил испытывать все сам; так, прочитав что-либо о действии нового лекарственного средства, он тотчас принимал сам это лекарство для опыта; если газеты рекомендовали новый лак, новый клей, новые чернила, он лакировал тем лаком, клеил тем клеем, писал теми чернилами, чтобы испытать новость. Так в настоящем случае он хотел проверить лично карты Финского залива.

Экспедиция его состояла из парохода и люгера — судна без шпангоутов. Он плыл на люгере, а пароход сопровождал его. Отправясь из Кронштадта в начале октября, мы сильно качались, войдя за Выборгом в шхеры, мы пошли по фарватерам, не видавшим военного судна. Под Выборгом видели мы издали маленькую финскую ладью, — как моряки говорят, скорлупу, борющуюся с беспокойным морем; завидя нас, несчастный мореплаватель бросился опять к морю, несмотря на видимую опасность. Князь догадался, что это был контрабандист, везший, может быть, бочонок водки. «Утонет, бедный, — сказал князь, — надо ему показать, что мы за ним не гонимся», — приказал поворотить, и вслед за тем ладья направилась опять к берегу.

В Гельсингфорсе сделан был князю торжественный прием; у помощника генерал-губернатора, Теслева, необыкновенно скупого, был обед, за которым сидели представители всех властей, с женами, именитые купцы — и золотая рыбка. В Свеаборге был булочник-немец, Стерке, у которого была очень хорошенькая дочка. Мичмана хаживали любоваться ею украдкою, а чтобы иметь к этому благовидный предлог, они глядели в колодезь, бывший перед окнами булочника, и искали в нем золотую рыбку. Тамошний купец Синебрюхов дал этой барышне тщательное образование; она проводила по целым дням время у доброй г-жи М. Вальронт, жены свеаборгского главного командира порта, и с этою дамою она приехала и на церемониальный обед, за которым затмила многих командирш красотою лица и приличием приемов.

Финляндский сенат был в то время очень приличного состава. Барон Клинковстрем, румяный, рослый старик, с отпечатком высшего стокгольмского общества, был знаком с князем Меншиковым со времени пребывания последнего в Стокгольме: князь Меншиков участвовал в похищении женщины, которая стала потом баронессой Клинковстрем, он был переодет лакеем и сажал прекрасную в карету, которая из театра привезла ее к Клинковстрему. Гартман, худощавый, болезненный, лет 45-ти, государственный человек, каких нет теперь ни в Финляндии, ни в России, дипломат по тону речи и телодвижениям, был тоже сенатором, но в то же время и абоским губернатором, ожидал князя в Або. Карл Кронштедт, сын коменданта, который сдал нам Свеаборг в 1807 году, гордый, независимый, гнетомый мыслью, что он сын отца, считаемого изменником, — и под этим влиянием враждебный всему, что представляло власть русскую. Валлен, генерал-прокурор, либерал и сепаратист, и проч. Весь этот состав достался нам готовый от Швеции, воспитанный в конституционной атмосфере просвещенного народа и выражавший свою духовную независимость или вольным светским обхождением с генерал-губернатором, как Клинковстрем, или достоинством осанки, как Кронштедт. В то время как я это пишу, они вымерли; их заместили другие, с теми же правами, с теми же чинами, но эти другие — чиновники не только по их приемам перед начальствующими, но по узости взглядов и по всему складу ума, — оттого, что родились на иной почве и надышались воздухом бюрократической России.

Не в регламентах и положениях кроются зародыши мужей государственных: их производит историческое, культурное развитие народа; этого мы, русские, не хотим понять и думаем, что перо, бумага и царская подпись могут вдруг дать нам то, что другие выработали себе веками умной и трудолюбивой народной жизни. Французы хотели преобразоваться на основании философических принципов Руссо, Дидро и Вольтера, — не умея читать, перерезали друг друга, — а в культуре не подвинулись. И теперь то же варварство осталось во Франции, какое было до революции, та же подлость перед властью из-за шитого мундира, та же дерзость перед безнаказанностью, и то же смирение перед палкою: только нравы испортились. Мы идем тем же путем; не посоветовавшись с уровнем народного просвещения и отдавшись на веру доморощенным философам, правительство освободило крестьян от крепостной зависимости, а они остались в душе теми же холопами, только холопами своевольными; сочинили народных депутатов под именем гласных, а эти гласные, эти управы — те же чиновники, только чиновники более дерзкие, оттого что нет над ними единоличного начальства; вывели на свет независимых судей, а эти судьи — такие же пристрастные, такие же кутилы, только в большем размере, оттого что меньше страху и больше жалованья. Отменили телесное наказание, а за двугривенный каждый позволит себя высечь и еще в ноги поклонится; заводам народные школы — в этих школах будут читать памфлеты и прокламации.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});