Дело Локвудов - Джон О`Хара

Это было за двадцать лет до конца столетия. Авраам Локвуд понимал, что его расчеты на ось Гиббсвилл — Шведская Гавань — Рихтервилл оказались ошибочными, но ему нечего было опасаться гиббсвиллской олигархии. Да, он заблуждался насчет Питера Хофмана и возлагал неоправданно большие надежды на ось трех городов, но отцовское наследство и капитал, который он умножал своими силами, служили ему хорошей защитой от гиббсвиллских денежных воротил. Зная, что эти люди думают то же самое, он мог позволить себе дружеский жест. Его отец и тесть Леви Хоффнер на его месте объявили бы этой скрыто враждебной группе войну, но Авраам Локвуд был лучшим стратегом. Признавая свои заблуждения насчет Питера Хофмана, он был убежден в правильности оценки других представителей этой группы. Он справедливо относил их к низшему разряду, основываясь на том, что за тридцать лет никто из этих людей не оказал серьезного сопротивления самодовольному деспотизму Питера Хофмана. Угрозой этому деспотизму были лишь Филадельфия и Нью-Йорк, но никак не Гиббсвилл. И вот Авраам Локвуд попросил Хофмана о встрече, зная, что любопытство старика возобладает над его импульсивным желанием не встречаться.

Когда Авраам Локвуд вошел в кабинет Хофмана, тот не встал. Он лишь повернулся к нему в своем вращающемся кресле и сложил руки на животе.

— Добрый день, сэр.

— Добрый день, мистер Хофман.

— Ну, что там у вас в рукаве на этот раз?

Авраам внимательно осмотрел свой рукав.

— Грязноватый манжет и запонка — подарок милой мамы: она преподнесла мне эти запонки, когда я закончил университет. Но если вы спросите, что у меня в шляпе, то я дам вам другой ответ.

— Заяц, конечно, — сказал старик.

— Нет, сэр, я не фокусник. — Авраам достал из шляпы бумаги и протянул Хофману. Тот не шевельнулся.

— Расскажите своими словами. У меня глаза болят.

— Это проект платного моста. Чертежи сделаны вчерне, но расчеты точные.

— Платного моста?

— На излучине реки, между вашим городом и Шведской Гаванью. Знаете этот изгиб и дорогу, что тянется вдоль русла, а потом, за фермой Клаузера, идет круто вверх?

— Знаю.

— Так вот, мост сократит расстояние между нашими городами почти на целую милю и даст возможность миновать два крутых подъема, где обычно приходится отдыхать лошадям. Он обойдется в тридцать пять тысяч.

— И будет снесен первым же паводком.

— Такой мост не снесет.

— Ну и валяйте стройте, — сказал старик.

— Это дело обещает доход, мистер Хофман. Уже теперь. А по мере расширения наших городов прибыль будет расти. Со временем либо округ, либо штат обязательно этот мост купит.

— Что ж, деньги такие у вас есть. По наследству от отца вы получили гораздо больше. Вы ведь еще не все истратили?

— Отнюдь. Капитал отца я более чем удвоил.

— Вот как? Заявление, я вам скажу, беспрецедентное.

— Я не стал бы его делать, мистер Хофман, если бы не был убежден, что вы и без меня прекрасно осведомлены.

— Кажется, я где-то слышал, что вам неплохо везло в спекулятивных сделках.

— Не только мне. В некоторых спекулятивных сделках участвовали и ваши друзья из фирмы «Диксель энд компани».

— Вот как?

— Я вижу, вы не хотите дослушать меня.

— Мне только непонятно, мистер Локвуд, зачем вы ко мне пришли. Вы можете построить этот мост сами, без моей и вообще без чьей-либо помощи. Да, ваш план мне кажется действительно перспективным. Но зачем вы ко мне-то пришли?

— Из вежливости. Вы являетесь одним из лидеров Гиббсвилла, а мост соединит наши два города. Прибыль, которую он принесет, не сыграет существенной роли ни для вашего состояния, ни для моего.

— Стало быть, вы считаете себя одним из лидеров Шведской Гавани.

— У меня больше денег, чем у любого частного лица в городе. И больше, чем у любых двух граждан Шведской Гавани. А может быть, и у трех. Я следую теперь вашему примеру.

— Поясните, пожалуйста, вашу мысль.

— Я даю жителям города больше денег, чем кто-либо другой. Вы это делаете в Гиббсвилле, а я — в Шведской Гавани. Сейчас я могу себе это позволить.

— Но я-то привык вести дела не один и делиться тем, что имею.

— Я тоже, мистер Хофман. Возможно, вы этого не знаете, но мой отец построил лютеранскую церковь. Кроме того, мы дали денег на строительство государственной школы в Саут-Уорде. Я говорю «возможно, вы этого не знаете», хотя уверен, что не знаете в самом деле. Да это и вообще мало кто знает. Я забочусь о будущем Шведской Гавани и считаю, что ее будущее и будущее Гиббсвилла связаны между собой.

— Хочу задать вам один вопрос. Что вас держит в Шведской Гавани, когда вы можете нажить себе состояние в одном из больших городов?

— Я думаю, то же, что и вас в Гиббсвилле. Может же человек быть привязан к своему родному городу. Если же он легко с ним расстается — на то должна быть причина. А у меня есть причина любить свой город, и я никогда из него не уеду.

— Вы меня удивляете, мистер Локвуд.

— Не понимаю почему, мистер Хофман. Вы ведь не очень хорошо меня знаете. А может, и вовсе не знаете… Ну, я отнял у вас достаточно времени. Вы заняты, — я тоже. До свидания, сэр.

Он встал, вложил бумаги обратно в шляпу и направился к выходу.

— Мистер Локвуд, дайте мне взглянуть на ваши чертежи, — остановил его старик.

Так они и пустились в совместное плавание. Это событие усилило враждебность к нему со стороны родственников, но недружелюбие завистников компенсировалось возросшим авторитетом Локвуда среди его сограждан в Шведской Гавани. Старик Хофман не скрывал, что идея строительства моста принадлежит его более молодому партнеру, которого он стал звать просто Авраам. Остальные менее значительные члены клана, видя это, пошли дальше и уже называли Локвуда Эйбом. На церемонии открытия моста (алую ленту дали перерезать Джорджу Локвуду) Эйб Локвуд, увидев Сэмюела Стоукса, не осмелившегося не прийти на торжество, расплылся в самой дружеской улыбке.

Отец, не имеющий планов на будущее, правит семьей по праву отца; отец, имеющий такие планы (как это было в случае с Авраамом Локвудом), не ограничивается обычными отцовскими функциями, а вторгается во все сферы семейной жизни вплоть до мелочей, если они влияют тем или иным образом на осуществление его замыслов. Жена посвящается в планы мужа лишь по его доброй воле; ни за какие поступки, даже самые безрассудные, он перед ней не в ответе. В те времена и особенно в той географической и социальной среде муж и отец никакой критики не терпели. Жена могла критиковать мужа с немалым риском для себя. Разводов почти не бывало. Если жена, оказавшись в невыносимых условиях, от отчаяния обращалась в суд, то она не могла рассчитывать на поддержку родителей, не говоря уже о друзьях и знакомых. Но даже и решившись на этот шаг, она почти наверняка попадала к судье, являющемуся противником разводов. Женщина, задавшаяся целью во что бы то ни стало освободиться от мужа, могла добиться этой свободы лишь ценой позора: надо было ославить себя прелюбодейкой, чтобы муж сам подал в суд и получил развод.

В таких условиях браки, естественно, отличались прочностью, власть мужа и отца была абсолютной, и девушки, готовившие себя в жены, знали, на что идут. Если Аделаида Хоффнер в день свадьбы ее сестры Сары и сомневалась в том, что та уживется с Сэмюелом Стоуксом, то эти сомнения были чисто теоретическими. Теоретическими и бесполезными, поскольку изменить то, что произошло, было все равно невозможно. Девушки радовались браку как сбывшейся мечте, но будущая жизнь с мужем представлялась им весьма неопределенно.

Кое-кому из привлекательных девушек выпадало счастье иметь сразу нескольких поклонников, но редко больше двух-трех. Да и то девушке зачастую не позволялось отдать предпочтение человеку, к которому она испытывала настоящее чувство. К любви как к решающему условию брака всерьез не относились, поскольку матерей девушек тоже, как правило, выдавали не по любви. Тот факт, что «истинный брак по любви» воспринимался как нечто восхитительно оригинальное, свидетельствовал о том, насколько редко подобные браки случались. Иногда любовь приходила потом (родители так и обещали всегда своим дочерям-невестам), когда замужество становилось свершившимся фактом; в этих случаях брак мог считаться счастливым, хотя любовному чувству и угрожала та самая родственная близость, которая вначале и порождала это чувство.

Аделаида Локвуд полюбила своего мужа в первые же месяцы после свадьбы, однако ее смущал его совершенно необъяснимый жгучий интерес к появившимся у них детям. Многие женщины считают величайшим счастьем для себя лелеять своих детей, поэтому их несколько обижает, если на это их право посягают отцы.

Отцу ведь не обязательно заниматься воспитанием младенцев — свою власть он успеет показать и потом, когда дети вырастут. Но Авраам Локвуд этого не признавал, он начал руководить воспитанием своих сыновей с самого их рождения. Питание, режим сна, температура воды в ванне, выбор нянек, пребывание на солнце, система наказаний и поощрений — ничто не ускользало от его внимания. Объяснял он такое свое отношение к детям лишь тем, что он-де из «новых» отцов, более активно участвующих в воспитании потомства. Аделаида, у которой не было серьезных поводов протестовать, не считала этот довод убедительным и находила объяснение в том, что муж возлагает на своих сыновей большие надежды. Дальше этого ее понимание намерений мужа не шло.