Принц-потрошитель, или Женомор - Блез Сандрар

Его великолепная работа породняет страны, географически и исторически далекие друг от друга, обеспечивая их сходство: Аден, Дакар, Алжир — порты захода; Бомбей, Гонконг — порты, где происходит сортировка; Бостон, Нью — Йорк, Барселона, Роттердам, Антверпен — порты загрузки, дающие выход в мир всему, что создается в промышленных районах планеты.

Караваны из десяти — пятнадцати тысяч верблюдов, тянувшиеся по дорогам Тимбукту, перевозя полторы сотни тонн полезного груза, заменены сухогрузами водоизмещением в двадцать тысяч тонн, которые за неделю доставляют груз в порты, расположенные где-нибудь за тридевять земель, откуда эти двадцать тысяч тонн товара добираются до старинного рынка на плотах, катерах и буксирах, по железной дороге, в грузовиках с прицепами, по воздуху…

А колесо вертится.

Благодаря ему рождается новый язык. Понедельник, вторник, среда, четверг, пятница, суббота, воскресенье, милый Шарль-Альбер Сингриа, герр Шён из «Дойче банка», господин Эмиль Лопар из «Объединенной сталелитейной», генерал Оллифант со свитой, негоциант фон Кёльке, а также рабочие, продавцы, служащие, колонисты, тысячи и тысячи пассажиров садятся на черные, розовые или белоснежные пароходы, на красно-зеленые либо желтые лайнеры, а то и на серо-голубые круизные суда акционерных обществ «Голландия-Америка» и «Канадиен-Пасифик» либо на красавцы корабли компаний «Фавр и К°», «Ниппон-Иузен — Кайша», «Уайт Стар», «Нью-Зеланд-Шип», «Ллойд Забаудо», «Ла Велоче», «Норддойчер Ллойд», «Черняховская коммерческая», «Мессажери-Фрассине», «Грузопассажирская», плывущие из Виктории в Гонконг (4283 мили за десять дней) или из Сан-Франциско в Сидней с заходом в Гонолулу, в Суву, Окленд или Новую Гвинею, отправляющиеся из Роттердама, Антверпена, Гамбурга, Дюнкерка, Бордо, Марселя, Лиссабона, Генуи в Квебек, Галифакс, Нью — Йорк, Бостон, Филадельфию, Вера-Круз, Каракас, Рио, Сантос, Ла-Плату, а из Джибути лунными ночами под несмолкающие крики выруливают в открытое море перемазанные гудроном суда регулярной линии, направляющиеся в Момбасу, Занзибар, на Майотту, в Мадзунгу, на Нуси-Бе, в Таматаве, на Реюньон, Маврикий, между тем как в залитом солнцем Дакаре под глуховатый скрип трущихся борт о борт баркасов отплывают в среду утром пароходы, идущие в Конакри, Гран-Бассам, Пти-Попо, Гран-Попо и Либревиль.

Да, на фоне всей этой гигантской работы, среди бесчисленных кип хлопка, емкостей с каучуком, мешков кофе, гор риса, пеньки, арахиса, всевозможных изделий заводов Пюсте, среди отливающего серебром, словно тела гигантских рыбин, литья, бухт тонкой стальной проволоки, бараньих туш, груд консервов, штабелей клеток с цыплятами, гор мороженого мяса, россыпей значков с изображением Сакре-Кёр, стопок пластинок с рапсодиями Листа, среди огромных куч бананов, стального проката т-образного сечения существует еще и язык: слова и названия всяческих вещей, речи на граммофонных пластинках и древние руны, немного португальского, китайского плюс к тому цифры и фабричные ярлыки, промышленные патенты, почтовые марки и проездные билеты, бланки коносаментов, сборники сигнальных кодов и аббревиатур беспроволочного телеграфа — язык все это впитывает, обретая зримую наполненность, ведь он является отражением суммы человеческих познаний, а вместе с ним преображается и поэзия — отражение ума, который ее порождает, и лирическое чувство, каковое есть способ существования и переживания эмоций, и кино, это ожившее демотическое письмо, предназначенное для нетерпеливых толп безграмотных людей, и газеты, потерявшие представление о грамматике и синтаксисе, чтобы эффектнее поражать читателя типографскими заглавиями-плакатами, и исполненные чувствительности витринные ценники под каким-нибудь галстуком, разноцветные афиши и гигантские светящиеся буквы, превратившие новую гибридную архитектуру городов в картину звездных скоплений, каждую ночь вздымающуюся к небесам, не говоря уже об азбуке дымов из труб под утренним ветерком.

Вечное «сегодня».

Сегодняшний день, исполненный глубокого смысла.

Все меняет свои пропорции, вид, угол зрения. Удаляется или приближается, скапливается, ускользает, смеется над нами, самоутверждается или доводит нас, да и себя, до полного отчаяния. То, что производится или добывается во всех пяти частях света, может оказаться на одном блюде или украшать одно платье. Мы вбираем в себя пот, пролитый кем-то ради добытого золота, за каждой трапезой, при всяком поцелуе. Все искусственно и реально. Глаза. Рука. Огромный ворох цифр, служащих обогащению одного из банков. Сексуальное напряжение заводов. Вращение колеса. Планирование крыла. Путешествие голоса по телефонному проводу. Ухо в каждом раструбе. Ориентация. Ритм. Жизнь.

Все звезды оказываются двойными, и, если разум приходит в ужас от мысли о бесконечно малом, которое только что обнаружили, как вы хотите уберечь от подобных потрясений вашу любовь?

n) ГОЛУБЫЕ ИНДЕЙЦЫ

Никогда не забуду, как мы поспешно ретировались из Нового Орлеана всего лишь через неделю после прибытия туда. Мы высадились из техасского ночного поезда, следовавшего из Сан-Антонио, чтобы присутствовать на свадьбе Латюиля.

Латюиль был нашим фактотумом.

Домашний лакей, посыльный, мастер на все руки, этот Латюиль был забавным субъектом, уж поверьте мне на слово. Он обнаружил нас в Вайоминге, подобрал прямо на платформе маленького вокзальчика около Шайенна и, представившись, предложил нам посетить Йеллоустонский национальный парк. В то утро у него на макушке красовалась фирменная кепчонка с надписью по-английски «Переводчик». Сам он был француз, уроженец, кажется, Морбиана, и откликался на имя Ноэль.

До того мы исколесили Штаты, побывав почти в каждом, и Латюиль быстро уразумел, что особенность нашего туризма заключалась в том, чтобы избегать крупных городов, слишком людных общественных зданий, а также трансконтинентальных поездов, в персонале которых значился полицейский инспектор; из всего этого он почти мгновенно умозаключил, ибо обладал ярко выраженной способностью мыслить ясно, что нас могут заинтересовать малопосещаемые области Аризоны, и предложил себя на роль нашего проводника по Юго — Западу, где мы могли бы обозревать примечательные ландшафты и посетить резервации индейцев, живущих по соседству с границей. Допускаю, что Латюиль был законченным проходимцем, однако столь же существенным его отличием являлась неумеренная болтливость. Он доказывал нам преимущества подобного путешествия с подлинным жаром, набросав грандиозное полотно полной приключений жизни в пустыне: описал в самых идиллических тонах особенности индейского быта — привычку тамошних мужчин, женщин и детей беспрестанно петь, танцевать, извлекать благозвучные мелодии из флейт самого разного вида и размера, восхвалил живописность их разваливающихся хижин на вершине песчаного бархана. Так что мы охотно поддались на его уговоры. Впрочем, чтобы нас убедить, хватило бы и меньшего. Мы с Женомором уже подустали от той жизни, которую вели. Хотя, затерявшись в этой обширной стране, мы, как обычно, странствовали без цели и оставались неузнанными, наше безделье привлекало к нам внимание, нас уже не раз донимали каверзными расспросами на корабельной палубе или в купе экспресса: как и в России, мы были вынуждены в каждой гостинице останавливаться под новыми именами и изменять внешность во всяком новом городе; подобная игра в прятки не могла продолжаться бесконечно. Вот почему предложение нашего гида нас чрезвычайно устроило. Исчезнуть. Жить на свежем воздухе. Раствориться среди необитаемых просторов. К тому же Латюиль довольно ловко и без всякого нажима дал нам понять, что он легко проведет нас через границу при помощи нескольких преданных ему приятелей. Упомянул он также о некоей шахте золотодобытчиков, верном дельце. А чуть попозже присовокупил сюда и алмазную россыпь.

Через три дня после нашей встречи мы очутились в его безраздельной власти; еще через неделю мы уже не могли без него обойтись, он стал нам необходим: готовил ночлег, занимался лошадьми, охотился, стряпал. Какой приятный попутчик — забавный, услужливый, веселый, всегда довольный, столь же преданный и деятельный, сколь трепливый!

Лошадь Женомора трусила бок о бок с его конем, я же плелся в хвосте. Так, втроем, делая короткие переходы, мы пересекали Колорадо. Ничто нас не торопило. Латюиль без умолку болтал.

Послушать его, так он знал всё и всех. Все читал. Перепробовал все ремесла, помотался по всему свету и везде имел друзей. Жил во всех городах, пересек несколько безлюдных регионов, сопровождая бригады инженерной разведки или в качестве проводника научных экспедиций. Дома он знал по номерам, горы — по высоте, детей — по дате рождения, корабли по именам, женщин по фамилиям любовников, мужчин по их недостаткам, животных по достоинствам, планеты по определениям в гороскопе, а звезды — по их влиянию на жизнь того, чье рождение они осеняли. Суеверен он был не менее какого-нибудь дикаря, хитроват, как обезьяна, современен, как кафешантанный конферансье, а от прочих предрассудков вполне свободен, одним словом — продувная бестия.