Инфанта (Анна Ягеллонка) - Юзеф Игнаций Крашевский

class="p1">Чарнковский, который всем прислуживал, кого мог использовать, либо какую выгоду вытянуть для себя, выйдя от принцессы, дал себя похитить давно близко знакомой Жалинской, которая его привела в свою комнату, по дороге уже жалуясь на пани, потому что к этому так уже привыкла, что сдержаться не могла.

– А, пане референдарий, – говорила она, поднимая руки и драматично выворачивая их, – а! смилуйся, пан, повлияй своей серьёзностью на принцессу, чтобы напрасно не грызла себя, не металась так, не жаловалась, а ждала спокойно, что паны сенаторы придумают и решат.

У меня с ней невыразимые хлопоты… срывается ехать к королевскому телу, на погребение, а тут эпидемия, а тут на поездку денег нет… Вокруг нас интриги и интриганы… Каждый ей что-то нашепчет, всех слушает, не зная, что у них по голове ходит, а мне, старой, верной, опытной опекунше не хочет верить и доверять.

Чарнковский качал головой.

– Многое принцессе следует простить, – сказал он, – измученная, бедная… и имеет перед собой ещё немало что пройти… Старайся, ваша милость, её успокоить и убедить, чтобы без совета старых друзей ничего не делала… пусть не хватается… Сенаторы и так боятся её.

Жалинская ломала руки.

Референдарий рекомендовал, как наилучшее, умеренность и терпение, а когда охмистрина начала жаловаться на недостаток, он поручился, что примас, дружелюбный к принцессе, он и другие обдумают для неё теперь соответствующие средства содержания.

В этом всём, что принёс Чарнковский, было немного правды, но не всё.

Принцесса не чувствовала ещё и не видела того, какими стражами её обставили, как каждый шаг её был внимательно изучаем. Паны сенаторы, будучи в то время в Варшаве, в первые минуты паники предвидели, что Анна захочет себе принять слишком важную роль, что может овладеть этими тыкоцынскими сокровищами, на которые Литва и Корона точили зубы, окружит себя партией, ухватит себе преимущество, будет управлять элекцией, навяжет им господина…

Боялись её энергии, хотя доказательств её не дала ещё.

Талвощ первый, который бегал, подслушивал, выведывал, шпионил, дошёл до того, что хотели Анну обязательно такой близкой окружить стражей и надзором, чтобы шагу самовольно сделать не могла.

Он так же первый прибежал, испуганный, донести ей о том.

– Милостивая пани, – сказал он живо, – с помощью референдария, ежели он действительно вам верен, нужно этому сопротивляться, а не дать сделать из себя невольницу.

Я, конечно, знаю, что вашу милость хотят из Варшавы выпроводить, к вашему боку добавить сенаторов, которые бы не выпускали из глаз; из Варшавы под видом эпидемии выслать в Плоцк или в Ломжу. Говорят, что даже посланцев и письма будут принимать, чтобы без ведома сенаторов ничто из тех не ушло ни в Стокгольм, ни в Брунсвик.

Принцесса побледнела, слушая, но так слишком запугать себя не дала. Минуту подумала.

– Попробуем-ка, – отозвалась она, – вольна я ещё или нет. Прикажи, ваша милость, колебки и мозайки приготовить, поеду в Блонь. Усадьба там в самом деле не слишком удобная, но я на том особенно не настаиваю. Посмотрим, покусится ли кто-нибудь задержать меня.

Талвощ побежал выдать приказы.

Немедленно дали о том знать референдарию и другим сенаторам, произошло некоторое движение, совещались, бегали, но решили не тревожить принцессу, ставя ей препятствия для отъезда.

На следующий день она поехала в Блонь.

Талвощ, который вился и крутился, чтобы что-то уловить и предостеречь, между тем узнал, что два француза, высланные королевой-матерью из Парижа, старались в тайне попасть к принцессе и у неё иметь аудиенцию.

Он колебался, объявить принцессе или нет, и в этой неопределённости, не зная, что решить, направился к Досе Заглобянке.

Никто, даже и она не знала твёрдо, кого себе желала Анна: цесаревича Эрнеста или французского Генриха, но проницательное око женщины угадало то, в чём принцесса не признавалась.

Таким образом, в Блони, когда Талвощ отдыхал, прежде чем снова пустился бы на разведку в Варшаву, Дося пошла к своей пани, так рассчитав, чтобы Жалинская её подслушать и навредить не могла.

– Принцесса моя, – сказала она, преклоняя перед ней колено и целуя ей руку, – Талвощ прибыл из Варшавы… но то, что с собой привёз, только вашей милости может быть известно. Послы из Франции от королевы-матери к вам, которым тайно с вашей милостью необходимо увидеться и поговорить.

Заглобянка взглянула на свою пани, заметила на её лице такое живое волнение, в котором непреднамеренно пробивалась радость, а вместе такой страх, что это подтвердило её домыслы.

– А! Ради Бога! – отозвалась, понижая голос и нагибаясь к Доси, принцесса. – Я об этом знать не должна. Боюсь их. Если бы даже я хотела и позволила, невозможно, чтобы смогли достать меня незамеченными. Ты знаешь, что мы окружены стражами.

Беспокойная Анна встала.

– Что тут предпринять? Что предпринять? – воскликнула она. – Я им ничем, ничем помочь не могу. Пусть Талвощ также стережётся, так как то, что он учинит, падёт на меня, я отвечаю за него. Без ведома панов сенаторов мне лично не разрешено видеть никого, не с кем прийти к соглашению! Ты знаешь, что даже к сёстрам письма переслать мне не дают, и если референдарий их не сдержит, даже к ним писать не могу. Но правда же, что есть эти послы?

– Талвощ даже знал их имена, – добавила Дося. – Очень осторожно старались сюда прокрасться, но, видно, что имели трудности, когда до сих пор о себе не сообщили.

Анна ломала руки и взвешивала, что ей делать. Говорила сама себе: «Нужно эту незмерную боязнь сенаторов успокоить, хоть с виду будучи поначалу послушной. Отказаться от поездки на погребение в Книшин, чтобы не страшились приобретения там сердец и сосредоточения верных около меня».

После раздумья принцесса велела передать литвину быть осторожным и ни во что не вмешиваться, а за всем следить.

Привели его в конце концов на минутку к принцессе, в момент, когда не боялись вторжения и подслушивания Жалинской.

– Мой Талвощ, – произнесла Анна, – пусть тебе Бог заплатит за твоё доброе сердце и верную службу; не оставляй ты меня, но не дай поймать себя ни на одной неприятной сенаторам импрезе. Мы должны их успокоить. Видишь, как бдят на до мной, как если бы я была врагом!

– Пусть ваша милость только, – сказал Талвощ, – чрезмерно им покорности и послушания не показывает. Наша пани должна иметь свою волю и своё достоинство сохранять. Сенаторы хорошо чувствуют, что значит сейчас наследница трона по крови и поэтому её опасаются. Ваша милость имеете великую мощь. Не нужно давать себя стеснять.

Принцесса слушала.

Талвощ, поцеловав ей руку, закрутился, и под видом неотложных дел,