Жизнь сэра Артура Конан Дойла. Человек, который был Шерлоком Холмсом - Карр Джон Диксон

«Малый, давай его вот сюда левой! А теперь правой в голову!»

Именно на этом месте рассказа, когда его читали старому австралийскому профессионалу, больной приподнялся в постели. «Он доконал его! — вскричал он. — Господи, доконал!» Это были его последние слова. Человек покинул этот мир счастливым, воображая себя на ринге.

Подобно тому, как рассказы о бригадире Жераре изображали французов времен Наполеона, «Родни Стон» показывает англичан той же эпохи. И это, как и в «Мике Кларке», тем же захватывающе реальным способом, благодаря которому оживает безликая деревня, когда Бак Треджеллис мчит сэра Джона Лэйда из Брайтона в Лондон в пароконной упряжке вместо четверки или когда старый чемпион Гаррисон выходит из своего уединения, чтобы сразиться с Крэбом Уилсоном. Артур закончил эту книгу, когда вместе с Туи и Лотти они уехали на зиму из местечка Малоя в Египет, где и провели лето.

Больше месяца они были в деревне Коу, прежде чем потихоньку отправиться из Люцерна через всю Италию в Бриндизи. К концу ноября они уже поселились в отеле «Мена-Хаус», который находился в пустыне в семи милях от Каира.

Это должно было стать идиллическим промежутком времени. В белом длинном отеле в пустыне, соседствовавшем с пирамидами, были возможности для игры в бильярд, теннис и гольф. Его расслабляла сама атмосфера; он не мог ничего делать, кроме как адаптировать для театра роман Джеймса Пейна. Его сбросила понесшая лошадь, и, крепко держась за узду, он получил удар копытом, и пришлось наложить ему над правым глазом пять швов. Были и другие тревожные факторы.

К концу 1895 года в Британской империи было неспокойно. На египетской границе раздавалась стрельба арабских дервишей. Из Южной Африки доносилось шумное негодование британских уитлендеров, недовольных правлением Крюгера в Трансваале. В Британской Гвиане разгорался старый пограничный конфликт с Республикой Венесуэла. Незадолго до Рождества этот конфликт стал грозить войной между Великобританией и Соединенными Штатами.

Здесь не место обсуждать, кто был в том конфликте прав или виноват. Но его непосредственный результат был взрывоопасным: президент Венесуэлы диктатор генерал Креспо убедил американского президента Кливленда, что под угрозу поставлена доктрина Монро. В декабре Кливленд направил конгрессу специальное послание, в котором ясно давал понять, что, если Англия без арбитража пойдет на вмешательство в Венесуэле, Соединенные Штаты сочтут это основанием для войны. Послание пользовалось популярностью: его поддержали губернаторы тридцати штатов.

В «Турф-Клаб» в Каире преобладали настроения как гнева, так и удивления.

«Почему, черт побери, они нас так ненавидят? Все это наверняка проделки американцев ирландского происхождения!»

«Ничего подобного, — отвечал Конан Дойл на такие отовсюду раздававшиеся заявления. — В конце концов, тридцать из сорока трех штатов не находятся под контролем ирландцев».

Свое объяснение происходящего он изложил в письме в газету «Таймс».

«Чтобы понять точку зрения американцев на Великобританию, — писал он, — надо читать американский школьный учебник истории, воспринимая его положения с той же самой абсолютной верой и патриотическими предубеждениями, которые сами наши школьники избрали бы в описании наших отношений с Францией.

История Америки, в том, что касается международных отношений, почти полностью сводится к стычкам с Великобританией, в которых, надо признаться, мы были абсолютно не правы. Немного сейчас найдешь англичан, которые признали бы, что наши взгляды были оправданны в вопросах о налогообложении, из-за чего вспыхнула первая американская война, или в вопросе поиска нейтральных судов, который явился причиной второй войны. Война 1812 года, возможно, заняла бы всего две страницы в 500-страничной английской истории, но в американской ей отводится очень большое место».

То, что это правда, сейчас может подтвердить любой американец среднего возраста, помнящий очерки по истории, которые он проходил в юности. Не только в учебниках, но и в патриотических пьесах и стихотворениях маячила фигура надменного «красного мундира»: его неизменно побеждал герой в цветах партии вигов. Немногие англичане, которые считали события 1776-го и 1812 годов не более чем булавочными уколами, отдавали себе в этом отчет. Но это видел Конан Дойл.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

«После войны, — продолжал он, — был спор по поводу Флориды, встал вопрос о границе Орегона, установления границы Мэна и Нью-Брансуика, во время Гражданской войны наша пресса в своем большинстве занимала враждебную позицию. Стоит ли удивляться, что американцы достигли сейчас такого состояния ранимости и подозрительности, которое мы сами не преодолели в том, что касается французов?»

Конфликт по поводу Венесуэлы в конце концов был погашен. Но он Конан Дойла беспокоил. То письмо он писал 30 декабря 1895 года, за день до того, как вместе с Туи и Лотти они вступили на борт небольшого пароходика компании «Господа Кук», чтобы отправиться в путешествие вверх по Нилу.

Гребные колеса крутились в воде цвета кофе с молоком. На борту, помимо Туи и Лотти, было еще много женщин в белых платьях и соломенных шляпках, которые с фотоаппаратами «Кодак» выходили на берег, осматривали руины Мемфиса. Конан Дойл уже говорил, что его больше интересовал современный Египет, нежели древний. Но Нил, когда они по нему плыли, покорял своим очарованием. В дневнике он писал: «Закат малиновым заревом навис над Ливийской пустыней. Нил плавно, подобно ртути, катил свои воды, а между нами и малиновым небом то и дело вырастали стаи диких уток. Со стороны Аравийской пустыни все было сине-черным, пока не осветилось вышедшим из-за невысоких гор краешком луны».

Их пунктом назначения был аванпост цивилизации Вади-Хальфа, почти в восьмистах милях от Каира. Это было отлично, думал он, побродить среди гробниц королей и огромных мертвых камней Тебеса. Храмы, храмы и храмы! Но когда пароход тащился мимо Асуана, он понял, что это место было не просто мрачным. Оно было опасным.

Они вошли в район Мади, откуда совершали свои налеты дервиши. Жара давила, как одеялом. Группы туристов, наполовину состоявшие из женщин, то и дело выходили на берег, где были настолько мало защищены, что их можно было брать горстями. В середине января 1896 года, находясь между Короско и Вади-Хальфой, пароход зашел в затянутую тиной деревню с плантациями касторовых бобов и посадками сливовых деревьев, которая совсем недавно подверглась налету. Девяносто дервишей в красных тюрбанах на быстро скачущих верблюдах бесшумно перебрались на восток из-за невысоких холмов без каких-либо предупреждений, если не считать первого выстрела из ружья «ремингтон». Они перестреляли половину жителей деревни и скрылись.

«Я видел одного бедного старика с простреленной шеей, — писал Конан Дойл в дневнике. — У этих людей есть на холмах наблюдатель, но я не представляю, что можно сделать, чтобы предотвратить набеги на эти прибрежные места. Если бы я был генералом дервишей, я бы с легкостью захватил экскурсионную группу с куковского парохода».

И эту точку зрения разделяли в гарнизоне Вади-Хальфы, «маленькой грозной ловушке», состоявшей из двадцати пяти сотен египетских и нубийских войск и примерно двадцати британских офицеров. За этой границей находился уже Египетский Судан.

Десять с лишним лет до этого в Судане британский солдат в последний раз носил красный мундир, теперь форма была цвета хаки. В 1885 году правительство Гладстона вывело все войска из этого района Судана. Мрачный, простирающийся среди желтых песков и черных скал, он находился под правлением черного флага халифа. Ликующие после своего недавнего налета дервиши показывали нос и говорили, что им понадобилось всего пять часов, чтобы обратить в бегство египетский верблюжий корпус. Это не оказывало умиротворяющего воздействия на британских офицеров в Вади-Хальфе..

«Мы как псы на цепи, — жаловался капитан Лэйн в то время, как нубийский духовой оркестр с варварскими визгами и грохотом играл «Викария из Брея». — Мы не можем защитить от этих налетов всю границу. У нас, конечно, разбросано несколько постов как донная приманка для дервишей».