Открытие смерти в детстве и позднее - Сильвия Энтони

Единственный наш сравнительно длинный отчет может послужить иллюстрацией развития концепции смерти у маленького ребенка, который не испытал потери в собственной семье, а стал выражать тревогу в ходе необычайно быстрого научения. Отчет содержался в письме, написанном мне мамой ребенка (которого мы будем называть Джейн) из их дома в северной Англии в ноябре 1940 г.:

...

[ДЗ 37] Джейн (3 г. 9 м.) – «первый и единственный ребенок; начала говорить в год… очень сообразительная и нежная, но физически немного неловкая. С рождения о ней заботились одни и те же люди, – я, мой муж и ее няня… Не получала никакого религиозного обучения, по моему распоряжению, и до сих пор не встречалась ни со смертью какого-либо знакомого ей человеческого существа, ни с описанием смерти в книгах. Война и бомбы в ее присутствии не упоминались; все шумы воздушных налетов она воспринимает как оружейную стрельбу и ни разу не спросила о причинах стрельбы. Несколько дней [назад она] начала задавать мне вопросы о смерти. Двумя часами ранее спросила, как рождаются дети и казалась вполне удовлетворенной моим объяснением и аналогией с нашей кошкой, у которой были котята. Но беседа о смерти не получилась – по моей вине, – и у меня осталось довольно сильное беспокойство на эту тему. Разговор начала Джейн, которая спросила, возвращаются ли люди весной, как цветы. (Примерно за неделю до того она была очень расстроена, потому что ее любимые цветы опали, и мы утешили ее, сказав, что они вернутся весной.) Поскольку я не разделяю традиционных религиозных убеждений, я ответила – как я теперь понимаю, глупо, – что они вернутся не теми же, какими были, а другими, может быть, младенцами. Такой ответ явно ее встревожил – она ненавидит изменения и то, что люди стареют, – судя по тому, что она сказала: «Я не хочу, чтобы бабуля стала другой, не хочу, чтобы она изменялась и становилась старой». Потом: «Бабуля умрет? Я тоже умру, все умирают?» Когда я ответила утвердительно, она очень горько расплакалась и все повторяла: «Но я не хочу умирать, я не хочу умирать». Я была всем этим изрядно расстроена и глупо попыталась утешить ее с помощью всяких оговорок и околичностей, – я бы сообразила, что с ребенком это просто губительно, если бы сама так не нервничала. Я попробовала исправить ситуацию, сказав, что каждый умирает, когда уже состарился и устал, и поэтому рад умереть. Она тогда спросила, как люди умирают (больно ли это), открывают ли они глаза, когда уже умерли (она однажды видела мертвую птицу), говорят ли, едят ли и носят ли одежду. Внезапно посреди всех этих вопросов и слез она объявила: «Теперь я буду дальше пить чай» – и тема была временно забыта.

Ненадолго. На следующий день она услышала, как няня на улице говорила о знакомом ей ребенке, что он едва не умер. Через короткое время она пришла ко мне и рассказала об этом с тревожным видом. Я боялась, она расстроена в связи с тем, что я ведь сказала ей, что только старые люди умирают. (Правда, едва ли у нее есть представление о возрасте, – она вполне может считать, что к следующему своему дню рождения будет «старой».) Я ответила, что сейчас он вполне здоров и весел (что правда) и что когда люди заболевают, их укладывают в постель и зовут к ним доктора, и они поправляются. Она выглядела очень довольной и сообщила няне обо всем, что я ей рассказала.

На следующий день, 11 ноября, тема снова всплыла в связи с маками на День Поминовения [233] . Она пришла ко мне, радостно размахивая своей покупкой: «Вот увидишь, они не умрут!» С тех пор больше ничего… Что для меня – огромное облегчение… Все это захватило меня врасплох, – я ожидала вопросов о рождении и т. п., но к вопросам о смерти оказалась неподготовленной, и мои собственные идеи на эту тему очень туманны.

Естественно, как всегда с такими отчетами, мы многого не знаем о случае, несмотря на честность и способности наблюдателя и ее усилия снабдить нас значимой информацией. Не сообщается, во что верила няня. Она могла, например, посчитать падение ласточки особым знаком. Мертвая птица могла вызвать у ребенка вопросы, на которые няня никак не могла бы ответить в согласии как со своими верованиями, так и с предписаниями матери. Но наиболее всего для нас здесь важны проявления страдания, связанного с мыслями о смерти, в поведении ребенка на четвертом году жизни. Этот отчет приведен достаточно подробно, чтобы дать индивидуальный контекст для ответа на вопрос: вызывает ли смерть тревогу у детей? Мы можем исключить опыт смерти в непосредственной семье и ассоциацию смерти с религиозным воспитанием. В предыдущих главах уже приводились сообщения о подобной тревоге, – заимствованные у Расмуссена, чья дочь на седьмом году жизни настаивала на том, что мама должна быть с ней в ее гробу, и у Сали, описавшего переживания Клиффорда, которому еще не было четырех лет, в связи с убийством животных. Итак, ответ определенно получается утвердительный: мысль о смерти может вызывать у детей тревогу в очень раннем возрасте, и, несмотря на ограниченность своих знаний, они не слишком заблуждаются относительно ее природы.

Что такое тревога? Для психолога и для психиатра это слово означает несколько разные вещи. Согласно психологическому определению, тревога – «гипотетическое состояние, связанное с ожиданием отрицательной стимуляции, такой как боль, ограничение функциональной свободы, снижение статуса или неспособность достичь цели». Функциональная свобода может быть ограничена тюремными стенами, ошейником, надеваемым на собаку в экспериментах по условным рефлексам, социальной или географической дистанцией, не позволяющей выразить любовь. Снижение статуса может иметь физическую или социальную причину. Цели преследуются для того, чтобы получить удовольствие от завершенности. Ожидание подразумевает связь между восприятием, служащим сигналом, и событием, о котором это восприятие должно сигнализировать. Тревога обусловлена неопределенностью сигнального отношения: может быть не известно точно, каков временной интервал до события, состоится ли оно или каков будет его характер.

В промежутке между сигналом и событием могут интроспективно или объективно наблюдаться типичные для тревоги физиологические феномены. Они очень варьируют между индивидами, а также у одного индивида в разных тревожных ситуациях. Но в целом они соответствуют картине физиологического возбуждения [234] : убыстренные дыхание, пульс и сердцебиение, «бабочки в животе» [235] , кожно-гальваническая реакция, сухость во рту, неуместная двигательная активность, бессонница, мышечное напряжение.

Слово страх иногда используется в качестве синонима тревоги. Если мы хотим различать эти два понятия, то страх можно зарезервировать для реакций на известный источник опасности, присутствующий в непосредственной среде, – лев на тропе, лед, трескающийся вокруг конькобежца. В ответ на страх можно убегать, прятаться, впадать в крайнюю пассивность или атаковать. Тревогу можно отличить от страха также по величине интервала между сигналом и сигнализируемым событием, или по отсутствию возможности осуществить ответ, который был физиологически инициирован, или по нерешительности, или (если интервал ожидается большой) по характеру физиологической реакции. Селье был первым, кто описал общий адаптационный синдром, который может развиться под воздействием стресса долговременной тревоги.

Фрейд в своих ранних трудах характеризовал тревогу как результат и симптом расстройства сексуальной функции по причине репрессивного блокирования энергии импульсов Оно. Впоследствии он отказался от этой точки зрения и стал утверждать, что тревога может возбуждаться восприятием внутренней или внешней опасности при вытеснении вызванного ею страха. Согласно обеим формулировкам, тревога мобилизует эго для самозащиты либо от опасности неадекватно контролируемых импульсов Оно, либо от непосредственной внешней опасности. Моурер высказал идею, что тревога может вызываться также вытесненными импульсами суперэго, то есть опасностью для эго вытеснения голоса совести [236] .

Концепция тревоги испытала влияние работ по физиологическим эффектам стресса, но, тем не менее, она остается единой, поскольку показано, что ситуации, вызывающие у конкретного индивида физиологический стрессовый ответ, связаны со значимыми событиями в его жизни. С другой стороны, она недостаточно четко определена и может потребовать дальнейшего прояснения или дифференциации, чтобы служить базой последующих научных исследований.

Маретт полагал, что хотя страхи бывают разных типов, они все имеют один корень – страх смерти [237] . Ранк считал, что все тревоги порождены опытом процесса рождения и что физиологические и психологические реакции, ассоциированные со страхом, воссоздают реакцию на рождение [238] . Вследствие центральной позиции эдипова комплекса во фрейдистской психологии невротическая тревога неизбежно должна аналитически разрешаться как вытесненный страх кастрации. Правда, комментатор утверждает, что «для Фрейда никакое единственное событие не является причиной тревоги, так же, как никакая единственная форма тревоги, – будь то тревога сепарации, кастрации или смерти, – не характеризует тревогу в целом [239] .