Соперница королевы - Элизабет Фримантл

Лишь вам одним пою я скорбный стих,

И горше строк молва не доносила

Лишь вам, кому не спрятать душ своих

От стрел тоски в час смерти Астрофила.

Эдмунд Спенсер, «Астрофил»[17]

Известие о казни Марии Стюарт появилось в день упокоения Сидни, однако скорбь по воину-поэту была столь велика, что смерть низложенной королевы не отозвалась в сердцах с надлежащей силой. Прошло более трех лет с тех пор, как Пенелопа узнала об интриге, плетущейся вокруг Марии Шотландской; все это время Берли незримо вел ее извилистой тропой к эшафоту. Пенелопа жадно впитывала сведения и знания, дабы упрочить свое будущее, наблюдая за тем, как на фоне сиюминутных придворных развлечений вершатся государственные дела. Со временем она пришла к мысли, что королева вынуждена была пожертвовать шотландской кузиной ради Англии. Политические игры безжалостны, и порой для жестокой смерти есть веские основания.

Однако для смерти Сидни не имелось никаких оснований – он получил ранение, сражаясь вдали от дома, причем рана даже не была тяжелой. Если гибель Марии символизировала торжество Елизаветы, кончина Сидни, напротив, не послужила достижению никаких целей, лишь знаменовала собой конец эпохи рыцарства. Королева прочила его для великих деяний, но никто не мог предвидеть, сколь мало времени отпущено ему под солнцем. Сердце Пенелопы разбилось на мелкие кусочки.

Лестер попросил ее составить компанию жене Сидни на похоронах. Пенелопа добиралась до Чипсайда будто в трансе, едва осознавая, где находится и что происходит. Черное бархатное платье оказалось мало, поэтому пришлось попросить наряд у матери, однако Пенелопе было совершенно все равно, что на ней надето.

Женщины стояли на балконе и смотрели, как проходит кортеж. При взгляде на бледный профиль Фрэнсис Пенелопу охватило на удивление сильное чувство – застарелая зависть за то, что та держала Сидни за руку, когда тот находился при смерти; за то, что та почти четыре года была его женой и делила с ним ложе; за то, что та носила его ребенка; за то, что та проведет с ним вечность. Дурное чувство, но что есть, того не отнять. Пенелопа так и не смогла по-настоящему возненавидеть Фрэнсис, однако оказалась неожиданно рада ее присутствию в день похорон: значит, ей придется держать себя в руках, хотя бы внешне – а внутренне она вся рассыпалась, словно штукатурка в заброшенном здании.

Процессия тянулась бесконечно – по улице торжественным шагом двигались семь сотен человек, на улицы вышли тысячи, словно хоронили короля. Пожалуй, Сидни был бы доволен. Несмотря на рыцарственность, ему не было чуждо тщеславие.

За двумя стражами с опущенными алебардами следовали два барабанщика, отбивающие траурный ритм. Под зловещий барабанный бой скорбящие шли один за другим, провожая Сидни в последний путь, – солдаты, челядь, друзья, дальние родственники. Наконец показались лошади – боевой конь Сидни и его любимая берберийская кобыла, обе пышно украшенные, в седлах – самые верные пажи. Увидев в руках одного из них сломанное копье, Пенелопа почувствовала в горле комок. В памяти всплыли строки:

Нет ночи непроглядней, чем мой день,

И дня тревожней, чем такая ночь[18].

Показался гроб, задрапированный черным, покачивающийся, словно старинный корабль, на плечах носильщиков. Фрэнсис еле слышно ахнула. Пенелопа почувствовала, как внутри ее собирается буря слез. Не раздумывая, она взяла молодую женщину за руку и легонько сжала.

О провиденье, о провинность! Мне

Не отыскать блаженства милосердья,

Моя беда черна в своем усердье[19].

Фрэнсис еле заметно придвинулась к ней, Пенелопа обняла ее за плечи. За гробом шел брат Филипа, Роберт Сидни, за ним Лестер, Хантингдон, Эссекс и другие знатные люди – все верхом, в парадных доспехах.

Эссекс первым сообщил Пенелопе печальную новость. Придворные ожидали известий о судьбе Сидни, поскольку уже знали, что тот был ранен испанцами в Нижних землях, защищая Англию от католической угрозы. Рассказы о его героизме были у всех на устах: он снял латный наголенник в знак солидарности со своим капитаном, оставившим броню в лагере; храбро бросился на поле боя, чтобы спасти товарища; пуля попала ему в ногу и раздробила кость; он отдал флягу с водой умирающему, сочтя, что тому нужнее. Все эти поступки были в духе Сидни. Пенелопа и представить не могла, что он не выживет: возможно, станет хромать, или ходить с тростью, или даже потеряет ногу, но не умрет. Его любовь казалась вечной.

Однако Эссекс без предупреждения ворвался в ее покои, грязный с дороги, взволнованный, словно видел нечто неописуемое.

– Сидни мертв, – выпалил он. Такую весть невозможно приукрасить.

– Не может быть. Ты ошибся. – Комната поплыла у Пенелопы перед глазами. Она едва не упала, однако брат вовремя подхватил ее под руку и помог сесть.

– Я был там, – сказал он. – Сидни отдал мне свой лучший меч и попросил позаботиться о его жене.

– Его лучший меч… его жена… – словно попугай, повторила Пенелопа.

– Он передал вот это… для тебя. – Эссекс вложил ей в руку свиток.

– Для меня…

Вошедший Рич бодро поприветствовал Эссекса, совершенно не замечая, что его жена не в себе. Выслушав рассказ о сражении, он сказал: «Я слышал, Сидни встретил свой конец», – так равнодушно, будто речь шла о незнакомом человеке. Впрочем, он и не был с ним знаком. Пенелопа хотела спросить мужа, почему он, всей душой ненавидящий папизм, сам не отправился на войну ради правого дела, но сдержалась.

– Вам нездоровится? – наконец спросил Рич, увидев, что ее лицо искажено страданием. – Вы ведь не потеряете ребенка?

Пенелопа положила ладонь на живот.

– Со мной все в порядке, благодарю вас. – И убрала письмо подальше от глаз.

Эссекс возбужденно шагал туда-сюда по дубовому паркету. Война его изменила. Пенелопа поняла, что потеряла не только Сидни, но и дерзкого юнца, улыбавшегося ей с палубы корабля, отправляющегося на войну. Сославшись на утомление, связанное с ее положением, она попросила разрешения удалиться и, наконец оказавшись в уединении своей спальни, развернула свиток. На листе пергамента дрожащей рукой были выведены три слова: «Твой до конца».

Эссекс, едущий за гробом, перехватил взгляд сестры и крепко сжал губы, как в детстве, когда пытался сдержать слезы. Фрэнсис накрыла ладонью руку Пенелопы и сказала ей на ухо:

– Он любил только вас. Когда мы решили пожениться, он признался, что его сердце принадлежит другой. Я знала, это вы, поскольку прочла его стихи, даже те, которые он прятал. Он спрашивал, смогу