Принц Галлии - Олег Авраменко

Он рывком привлек ее к себе и покрыл ее лицо нежными поцелуями. Затем опустился на колени и обнял ее ноги.

— Амелинка, родная моя сестричка…

— Нет, Филипп, — твердо произнесла Амелина. — Я больше не хочу быть твоей сестричкой — ни родной, ни двоюродной. Я хочу быть твоей любимой.

Филипп потерся щекой о ее бедро. Сквозь тонкую ткань рубашки он чувствовал тепло живого тела — такого соблазнительного и желанного. Амелина ерошила его волосы; ему было невыразимо приятно, и он постанывал от наслаждения.

— А знаешь, милый, никто не верит, что между нами ничего не было. Даже Гастон. Когда наш лекарь сказал ему, что я еще девственница, брат долго хохотал, затем разозлился, обозвал мэтра дураком и невеждой и чуть было не прогнал его. Мне едва удалось уговорить Гастона, чтобы он изменил свое решение.

— Бедный лекарь, — с улыбкой произнес Филипп. — За правду пострадал.

— А Симон, глупенький, так и не понял, что это он сделал меня женщиной.

Филипп по-прежнему стоял на коленях и обнимал ее ноги.

— У вас есть сын, Амелинка.

— Да, есть. Жаль, что не ты его отец.

— Симон мой друг, — в отчаянии прошептал Филипп.

— А я твоя подруга, и я люблю тебя. Больше всего на свете люблю. В детстве я так мечтала стать твоей женой, да и Гастон хотел, чтобы мы поженились, и очень неохотно выдал меня за Симона.

— Но ведь ты не возражала.

— А с какой стати мне было возражать? Если бы ты знал, что я пережила, когда мне стало известно о твоей женитьбе на кузине Эрнана. Я была убита, я думала, что умру, я не хотела жить! А Симон все утешал меня… И вообще, он такой милый, такой добрый, так меня любит… — Внезапное всхлипывание оборвало ее речь. — Но ты… Ты всегда был для меня самым лучшим, самым дорогим, самым милым, самым… самым… Господи! Да все эти годы я жила одной лишь мыслью о тебе… — Она всхлипнула снова. — Когда умерла твоя жена, я была беременна… Увы!.. И к счастью для Симона… Иначе я сбежала бы от него, приехала бы к тебе в Кантабрию, жила бы там с тобой, как твоя любовница, и чихала бы на все сплетни, на все, что бы обо мне ни говорили, как бы меня ни называли. Главное, что я была бы с тобой.

— Мне тебя очень не хватало, сестренка. Я часто думал о тебе, там, на чужбине…

Амелина вздрогнула всем телом. Филипп поднял голову и враз вскочил на ноги.

— Амелиночка, не надо плакать, родная моя. Все, что угодно, только не это. Или я тоже заплачу, я это умею.

Глаза его вправду увлажнились. Он взял ее руку и провел ею по своей щеке.

— Вот видишь! Не надо, прекрати, любимая.

— А ты делай что-нибудь, не стой, как вкопанный.

Филипп подхватил ее на руки и забрался вместе с ней на кровать.

— И что же теперь будет с Симоном? — спросил он то ли у нее, то ли у себя.

— Не знаю… И знать не хочу… Прости меня, Господи, грешную! — И Амелина прижалась губами к его губам в страстном поцелуе.

«Прости меня, Симон, грешного», — напоследок подумал Филипп, со всей ясностью осознав, что уже не сможет спасти мир от появления еще одной прелюбодейки.

Да и не хочет этого.

Глава XIV

в которой мы знакомимся еще с двумя персонажами нашей повести, а затем надолго прощаемся с ними

Когда во время охоты он неожиданно упал с лошади, то счел это лишь очередным звеном в длинной цепочке досадных неприятностей сегодняшнего дня — далеко не лучшего дня в его жизни. Он даже не подозревал, что именно в этот день ему улыбнулась удача, а впоследствии и вовсе позабыл об инциденте, случившемся вслед за этим и во многом предопределившим его дальнейшую жизнь… Впрочем, обо всем по порядку.

Травля оленя была в самом разгаре, поэтому неудивительно, что никто из ее участников, включая слуг, не заметил его падения. Он же не позвал на помощь, не затрубил в рог, а лежа под кустом, страстно благодарил Бога, что при таком внезапном падении не разбился, ничего не сломал, даже как следует не ушибся и лишь отделался легким испугом.

«Ну, нет! — подумал он. — На сегодня с меня хватит. Я уже сыт по горло и олениной, и всяческой дичью пернатой, и вообще этой чертовой охотой — глядишь, еще объемся… Вернусь-ка я лучше обратно. От греха подальше…»

Окрестности были знакомы ему с детства. Кряхтя, он поднялся с травы и уверенно двинулся навстречу своей судьбе.

Небольшой замок, служивший ему охотничьей резиденцией в этих краях, находился невдалеке. Молодой вельможа шел не спеша, мурлыча себе под нос какую-то песню, по-видимому, собственного сочинения, так как время от времени он изменял в тексте отдельные слова и целые строки, недовольно морщился, если у него что-то не получалось, и удовлетворенно хмыкал, когда находил удачную метафору.

Углубленный в это занятие вельможа-поэт не смотрел, куда несут его ноги, что нередко случается с каждым из нас, когда мы идем по знакомой местности, имея вполне определенную цель и думая о каких-нибудь отвлеченных вещах. Позже он вспомнил, что по пути сделал большой крюк, но только небрежно пожал плечами: эка невидаль, всяко бывает. Ему и в голову не пришло, что может, это не случайность, не простое стечение обстоятельств, что как раз тогда, когда он приблизился к широкой трактовой дороге, рассекавшей пополам безбрежное море окружающего леса, как раз в том самом месте, прямо перед ним, раздался исполненный отчаяния крик:

— Спасите! На помощь!

Вернувшись из мира поэтических грез к суровой действительности, в которой люди страдают и умирают по-настоящему, а не понарошку, молодой вельможа поспешил на голос и вскоре увидел троих бродяг, окруживших посреди дороги одинокого всадника. Двое пытались стащить свою жертву с седла, а третий крепко держал за узду старую пегую клячу, такую жалкую с виду, что к ней никак не подходило гордое название «лошадь».

Не замедляя шаг, вельможа выхватил из ножен меч, одновременно поднес к губам мундштук охотничьего рожка и коротко протрубил в него. Резкий, пронзительный звук разнесся вокруг.

Бродяги вздрогнули и дружно повернули головы. Увидев на опушке вооруженного сеньора, они на мгновение остолбенели, а затем, не сговариваясь, бросились наутек в разные стороны.

«Трусы!» — презрительно подумал вельможа, подходя ближе к спасенному им путешественнику.

Это был седовласый старик лет шестидесяти, но еще довольно крепкий на вид и коренастого телосложения. Он был одет в поношенное крестьянское платье из грубой домотканой материи, видавшую виды соломенную шляпу и побитые старые башмаки, которые едва держались на его ногах.

Узнав своего спасителя, старик торопливо спешился и отвесил ему низкий поклон.

— Ваша светлость!

— Кто они такие? — спросил вельможа, имея в виду сбежавших бродяг. — Ты их знаешь?

— Нет, монсеньор, не знаю. Злодеи какие-то. Много их нынче развелось. Требовали, чтобы я отдал им коня и кошелек. А у меня-то кошелька и вовсе нет. Несколько су в за подкладкой — вот и все мое богатство… Не считая лошади, конечно.

— И оружия у тебя, как вижу, нет.

— Ничегошеньки, монсеньор.

— Так какого же черта ты сунулся в лес, коли безоружный? Смерти искал?

— Никакого ни черта, — испуганно перекрестился старик. — Меня Бог ведет.

— Ба! Да что ты говоришь?! Подумать только — сам Бог… А кто ты, собственно, такой?

— Готье меня зовут, монсеньор. Я служил на конюшнях отца вашей светлости — царство ему небесное! — пока не призвал меня Господь.

— Куда призвал?

— Сперва в монастырь, а теперича вот велел отправиться в путь.

Вельможа смерил старика оценивающим взглядом.

«Сумасшедший. Определенно, у него не все дома…»

— Говоришь, Бог ведет? Так почему же он привел тебя к разбойникам?

— Но ведь и спас от них, монсеньор, — возразил ему старик.

— Верно, спас… Гм. С моей помощью.

— Ну да, монсеньор, с помощью вашей светлости. И это большая честь для меня.

— Очень интересно! — сказал вельможа. — И куда же тебя Бог ведет? — спросил он таким тоном, каким обычно спрашивают: «Куда тебя черти несут?»

— Этого я сказать не могу, — серьезно ответил старый Готье, не уловив откровенной иронии в последних словах собеседника. — Это великая тайна, монсеньор.

— Тайна? — нахмурился вельможа. — Даже для меня?

— О, монсеньор! Для меня тоже.

— Ну и делишки! А как Господь указывает тебе путь?

— В том-то и дело, монсеньор! Каждое утро, просыпаясь, я уже знаю, что буду делать днем.

— Ах, так! Чудеса, да и только! Стало быть, ты знал, что я спасу тебя?

Готье отрицательно покачал седой головой:

— Нет, монсеньор, не знал. Но Господь известил меня, что сегодня я должен заночевать в охотничьем лагере вашей светлости.

Вельможа вдруг насторожился и подозрительно поглядел на него.

— А ты случаем не хитришь, любезный?

— О нет! — с жаром запротестовал старик, открыто и простодушно глядя ему в глаза. — Как я могу лгать вашей светлости! Так мне Бог сказал, и это святая правда.